Габриэль Коста - За стенкой. История Конарда Леграна

– Мне не нравится Магдалина. – Она похрустела шеей. – Она делает Конарда слишком рассеянным, неаккуратным, потакает его слабостям. Вместо занятий он рисует всякие глупости. Единственный наследник может податься в художники, Бернард. Будет ходить по нашим друзьям и клянчить деньги на очередную выставку. Он никак не научится сидеть прямо и до сих пор не знает, в какой руке держать нож!

– Что ты предлагаешь?

– Уволить ее. Нанять кого-то более сдержанного. Конарду не нужны эти бесполезные чувства. Они отвлекают. Мне приходилось с четырех лет учиться быть настоящей леди. Он растет нюней. – Она говорила стальным голосом. Бернард даже отвлекся от документов. Где же потерялась та леди? – Конарду будет лучше, если Магдалина уйдет. Определенно. Я поговорю с ней сегодня.

– До поступления в среднюю школу Магдалина останется, – твердо сказал он. Жена зародила в нем сомнения. Конард – их единственный наследник, и больше детей Мелани иметь не могла. Сын и правда казался несобранным, но Бернард даже не подозревал о любви мальчика к рисованию.

– Как пожелаешь, но не рассчитывай, что я буду молчать. Однажды он плюнет нам в лицо и уйдет, забрав кучу денег.

Раздался звонок телефона, и Бернард перевел злые глаза с жены на мобильник. Страх разрастался в его груди. Когда сыну исполнится восемнадцать, согласно брачному договору, он сможет уйти и прихватить приличную сумму. Сейчас полмиллиона для них небольшие деньги, но что будет завтра, никто не знает… Такое условие выдвинули покойные родители Мелани. Будьте прокляты бледная кожа и пленительные глаза Мелани двенадцать лет назад. Он ответил на звонок и рявкнул:

– Я выезжаю! Какого черта вы беспокоите меня?! – Он выслушал ассистента и покраснел от злости. – Дебилы. – Он сбросил вызов и злобно посмотрел на жену. Этот раунд она выиграла. – Мы еще вернемся к этому разговору.

– С нетерпением буду ждать… – Она прикрыла глаза и улыбнулась. – Твоего возвращения.

«Стерва».

– Я не понимаю, Франция же католическая страна, почему здесь нет ни одного рисунка ангела? Разве Рождество не связано с ангелами? – Джеймс наклонился к Оливии и тихо шептал ей в ухо, словно боясь чего-то.

– Тебе меня мало?

Она очаровательно ему улыбнулась. Сегодня Оливия превзошла саму себя. Она выкрасила до идеального белого цвета волосы, не оставив ни одной прядки с розовым или оранжевым, подстригла секущиеся концы и выпрямила их. Из пушистого барашка, выпрыгнувшего из чана с краской, она превратилась в грациозную лань-альбиноса. Тени для глаз цвета морской волны лишь добавляли ее образу какой-то загадочности, кожа казалась излишне бледной из-за серого платья. Джеймс не мог оторвать от нее взгляд. Он любил свою девушку, но выдержка время от времени давала трещины. Еще пару месяцев в городе любви без девушки, и Джеймс рискует постричься в монахи. Даже его песни теперь только о том, как он хочет секса. Они стояли с Оливией на кухне.

– Больше, чем достаточно… – Он встряхнул головой. – Но правда, Оливия, почему вы не говорите мне о правилах игры? Я вижу по каменному лицу Госса, что он в курсе. Ты не можешь не знать. Выходит, я один в неведении. – Его злило, почему никто даже не произносит слово «Рождество» и нет никакой атрибутики, историй, подарков или хоть чего-нибудь. Обычный семейный ужин.

– Потому что у мамы Отиса психическая болезнь, связанная с образами религии. Для увеличения времени ремиссии мы избегаем запретных слов. Тебе не говорили, потому что Отис ходит как зомби, Госс от природы молчун, я подписала бумагу о неразглашении, а мадам Ревиаль, видимо, не хотела начинать общение с фразы «Привет, Джеймс, я больна». – Оливия кинула на него злобный взгляд. Джеймс открыл и закрыл рот, как рыба, и опустил голову. Так всегда происходило, когда он лез не в свои дела.

– Прости.

– Ладно. Это я взорвалась. Мы должны были поговорить об этом до того, как ты выучил пять рождественских песен, где в каждой строчке есть слово «Иисус». Ты занимаешь важное место в жизни Отиса. Ты видел его. Сейчас ему явно не до разговоров. – Она посмотрела в сторону коридора, но никого не нашла. – Однако, если Отис подаст в суд, знай, ты торчишь мне пятнадцать штук евро за неразглашение! И лицензию.

– Но у тебя еще нет лицензии…

– И лицензию!

Он закивал головой, потому что знал: единственный способ утихомирить Оливию – это согласиться с ней. Девушка права, вряд ли Отис сейчас думал о чем-то кроме Конарда. Он старался участвовать в ужине, но то и дело бросал взгляд на свою сумку.

Вчера он пришел в половине второго ночи, сев на последний поезд в метро. Отис даже не заметил, как прошло три часа, а за это время он смог осмыслить только три рисунка. Скетчбук ломился от информации о жизни Конарда, и пока то, что видел Отис, ему не нравилось. Там практически не было рисунков странного львенка, в основном описывались отношения между волком и медведем.

Отису очень не хватало текста. Вся информация заключалась в прорисованных линиях, эмоциях и цветах. Рисунки были выполнены с особой точностью и перфекционизмом, он замечал потертости от ластика. Конард старался, он не просто рисовал, а создавал автобиографию. Точнее, биографию родителей. Отис не сомневался, что волк – это мама Конарда, а медведь – отец. Хотелось спросить, почему именно эти звери, но последние два месяца Конард не выходил на связь. Еще Отис заметил, что звери нарисованы по-разному.

Волк всегда изображался штрихами. Так Конард, вероятно, пытался показать его шерсть, в число его обязательных атрибутов входили когти, оскал и красные глаза. От рисунка к рисунку у этого животного менялись лишь две эмоции – безразличие и гнев. Рядом с волком всегда стояла миска с чем-то розовым или таким же алым, как и его глаза. На отдельных страницах стояла дата, скорее всего, чтобы сохранить хронологию.

Медведь же изображался карикатурно. Такие рисунки Отис видел в музее истории, что-то схожее с наскальным творчеством древних людей. Вокруг животного валялось много еды, костей, он ни разу не появился без кружки, или это был череп – Отис не мог разобрать. Зачастую он сидел с открытом ртом, а рядом лежали счеты. Между двумя животными сохранялось одинаковое расстояние. Отис даже брал линейку – ровно четыре сантиметра. Он надеялся понять Конарда, но с каждой страницей у него появлялось все больше вопросов.

– Пошли, а то мадам Ревиаль чувствует себя как третье колесо в велосипеде в компании молчаливого Госса и поникшего Отиса. Не знаю, что хуже: женщина, которая вынуждена мантрами начитывать указания психиатра, или Отис, сидящий в обнимку с портфелем. – Оливия фыркнула и, взяв тарелки с закусками, пошла в комнату.