Михаил Рицнер - Меня зовут доктор Левит. Реальная история придуманных людей

– И что же за идея упала в самую красивую голову нашего Центра? – в тон ей улыбнулся уголками рта Дан.

– Наш полет будет длиться вечность и делать тут нечего. Так? – она вопросительно взглянула на Дана.

Говорила Бет с пресловутым «аканьем», характерным для московского акцента. Она, обладая развитым интеллектом и практическим опытом, подмечала то, что не видят другие. По своей должности она часто бывала в отделениях, участвовала в обсуждении сложных случаев и проводила показательные сеансы групповой терапии. Поэтому не удивительно, что Дан и Бет часто пересекались по работе, охотно сотрудничали и, казалось бы, неплохо знали друг друга.

– Абсолютная правда. Ну и что? – Дан в ответ тихонько сжал ее руку.

Сидя рядом, они ощущали тепло друг друга и поток электронов в невидимой цепи между ними. Главную роль играли феромоны или запахи, пролагающие «путь к сердцу через нос». 25 25 Феромоны -это молекулы, производимые живым организмом, испускаемые во внешнюю среду и влияющие на поведение или психологческое состояние другого представителя того же вида. Запахи – тонкая материя, благодаря которой можно заинтересоваться, влюбиться или возненавидеть. Бетти пьянела от запаха пота Дана, а он от тонкого запаха ее волос. Какой бы парфюм она ни использовала, ее выдавал собственный, возбуждающий аромат.

– Давай, ты расскажешь мне о себе, а я о себе. Прежде у нас не было возможности быть так долго вместе, а когда мы все-таки уединялись, то все время уходило сам знаешь на что. Так как?

– Хгм …! И насколько подробно ты хочешь обо мне знать? – поинтересовался Дан, поглаживая подбородок и обдумывая решение. Она застала его врасплох и, непривычно для себя, он медленно преодолевал сомнения, внутренне соглашаясь с аргументами Бет.

– Начинай с рождения, босс. Говори правду и ничего, кроме правды!

– Ну, во-первых, я не твой босс! А во-вторых, наши истории взрывоопасны, они не для чужих ушей.

– Никому не расскажу, мамой клянусь! Только ты первый, – продолжила серьезно настаивать Бет тоном шаловливой девочки.

Хотя они работали в одном Центре, их личные истории оставались за некой «красной чертой», куда допускались люди, принадлежащие к самому ближнему кругу. Бетти давно чувствовала физическую близость с Даном, но не входила в этот ближний круг. Да она и не ставила себе такую цель, хотя хотела быть ближе к нему, роднее что ли.

– Ладно, уговорила, – произнес Дан после паузы. – Я был поздним и единственным ребенком. Мама родила меня десятого декабря 1956 года.

– Это как раз ни для кого не секрет. В этот день твои сотрудники приносят торты, вино и говорят красивые слова, правда, не все слова они могут о тебе сказать вслух.

– Я их к этому не побуждаю, но все равно приятно. Ты намекаешь, что я закрываю им рты или уволю их за некую правду? – опешил Дан и в его голосе прозвучали досадные нотки.

– Нет, что ты, – смущенно возразила Бет. – Ты меня не понял. Я намекала на «скелеты», к которым мы еще вернемся. Продолжай, я на твоей стороне.

– Ладно. Родители преподавали математику в школе. Скандалов дома я не помню. Может быть, они и ругались, но не в моем присутствии.

– Да ты счастливчик, друг мой. Удивительно, не многим так везет с рождения, – Бет не удержалась от реплики, чем-то похожей по интонации на сказанное Остапом Бендером: «Интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, с таким счастьем – и на свободе!» 26 26 Золотой теленок (Илья Ильф и Евгений Петров).

– Возможно, но, когда это у тебя есть, то не ценишь, что так и должно быть. Мне, например, хотелось иметь брата или сестру, но увы. С детства у меня осталось легкое заикание, которое заметно до сих пор при публичных выступлениях.

– А как ты пережил подростковый период? – Бет подбрасывала ему вопросы, чтобы он ничего не пропустил. Кресло было узким и она временами ерзала в нем.

– Обошлось без наркотиков и попоек, пару раз был безответно влюблен, учился

я средне и без усердия – все давалось легко. Надо отдать должное отцу, он не давил на меня и не давал маме меня «воспитывать» в духе советской морали.

– Они были коммунистами?

– Членом партии был отец, но насколько я знаю, он не был активистом. Школьные дела и политику они обсуждали на кухне, подальше от моих ушей. Знаю, что советскую власть они не любили.

– Забавно. Ты не представляешь, насколько это похоже на то, что я видела в моей семье, – сказала Бетти, – мне очень интересно.

– Так вот, окончив школу и Московский 2-й медицинский институт, я был принят в ординатуру по психиатрии у профессора Якова Аркадьевича Шмилова. По блату, естественно, – евреев туда не принимали. В ординатуре я сделал кандидатскую по «вялотекущей шизофрении», после чего меня оставили младшим научным сотрудником в НИИ психиатрии АМН СССР.

Голос Дана завораживал Бетти своим приятным бархатным тембром: «Такой голос он получил не зря. Кто-то свыше хотел, чтобы он стал психиатром.»

– Не многим евреям удавалось остаться в академическом институте, – произнесла задумчиво Бет.

– Я полностью обязан своему шефу и академику – директору института, который не строго соблюдал процентную норму. После беседы со мной, академик сказал шефу: «Я его возьму, если он сделает хорошую докторскую и не уедет в Израиль». «Я могу гарантировать первое из двух. А что касается Израиля, то вы же знаете, что никого не выпускают», – ответил Яков Аркадьевич, известный патологической честностью, – Дан улыбнулся приятным воспоминаниям.

– Теперь все понятно, ты – блатник, мой друг. Ты не стыдился, имея такие привилегии? – Бетти с удовольствием подначивала его.

– В клинике я был одним из лучших по публикациям («публикуй или умри» – был девиз академика) и как клиницист, имел хорошую репутацию. Да и докторская была на подходе.

– Ладно, ладно, но как ты с такой карьерой стал сионистом и диссидентом?

– Ты удивишься, но я не был ни сионистом, ни диссидентом. Я, как и ты, был законопослушным гражданином СССР, где евреи не имели равные права с другими народами, так как государство их дискриминировало.

– И поэтому ты уехал? Думаю, что не совсем понятно, почему такой весь успешный врач и ученый, которого никто не репрессировал, взял и эмигрировал. Не так ли, Дан?

– Я сам на этот вопрос не сразу дал ответ.

– И, все-таки, в чем дело?

– Ну, во-первых, режим большевиков невыносимо смердил, 27 27 Смердит – издаёт зловонный тлетворный запах, который возникает, как правило, в результате разложения или распада. В данном тексте это метафора. жить и работать при нем становилось невмоготу людям любой сферы деятельности и национальности. Во-вторых, быть профессионально успешным евреем не избавляло от чувства второсортности и унизительной «инвалидности по пятой графе». 28 28 В формуляре Личного листка по учёту кадров паспортных органов СССР пятая графа служила для указания национальности. Евреи дискриминировались в силу государственного антисемитизма. В-третих, внешняя сторона моей карьеры и формальные достижения частично компенсировали неудовлетворенность и обиды. Я никогда не стремился стать, например, директором института, но я был не согласен с тем, что мои шансы претендовать на такую должность советская власть даже теоретически считала нулевыми! Это называется государственным антисемитизмом. «А собственно почему я должен это терпеть?», – все чаще задавал я себе вопрос. Помнишь у Жванецкого: «Я шел, шел… и в 10-м классе я перестал идти на медаль. Ни черта не получилось – еврей! Потом опять еврей, и снова еврей – всё время я натыкался на это лбом, у меня не было того – самого главного… Антисемитизм – это что-то очень больное…»