Марита Мовина-Майорова - Да здравствует Жизнь!

Мама сидела на диване, бодрая и подтянутая, как будто только что не спала глубоким сном.

– Ты куда?

– С девчонками договорились встретиться.

– Не успела приехать, уже бежишь сломя голову!

– Мам, ну мам… Не сердись! Не будешь?

Мать ничего не ответила, только махнула рукой.

– Ну, всё, мамуля. Я побежала, опаздываю.

Она пронеслась через комнату в прихожую, глянула ещё раз в зеркало.

«Хороша! Ну хороша же!» – порадовалась сама за себя.

Ярко-синее, в фантастических узорах, облегающее фигуру платье из струящегося по телу ацетатного шёлка, с широким, собранным кулиской на тонком запястье рукавом, белые туфельки на невысоком каблучке и белая сумочка через плечо. Тёмно-каштановые волнистые волосы в модной стрижке, «стрелки» в уголках серо-синих глаз. И губы. Полные, яркие, смеющиеся.

«Ну ведь и вправду хороша! А он пусть страдает! Ни за что первая не подойду!»

Так, вздёргивая себя и стремясь освободиться от жуткого волнения, которое испытывала только от одной мысли о встрече с ним, она уже собралась открыть входную дверь, как услышала:

– Смотри, чтобы в одиннадцать дома была!

Ох, эта мама.

– Мамочка, я же не маленькая. Погуляем с девчонками. Потом на танцы пойдём. Давно ведь не виделись.

– Сказала – в одиннадцать! И смотри, держи себя в руках!

– Мама, ты о чём?

Она вернулась в комнату. Что-то в голосе матери, во всей её манере говорить, напрягло и почему-то испугало.

– А ни о чём. Просто позже одиннадцати не задерживайся. Нагуляешься ещё.

– Ладно, ладно, мамуля! Я побежала!

Снова этот страх! Ничего же не произошло!

Она выскочила из дома, по пути нюхнув ярко-красные георгины на клумбе Иды Соломоновны, учительницы младших классов, живущей в доме напротив. Сама же Ида Соломоновна стояла у своего подъезда и разговаривала с Надеждой Петровной, соседкой со второго этажа. Они обе приветливо кивнули ей, но тоже не заговорили, не спросили ни о чём, как прежде, зато их взгляды она чувствовала на себе, пока не повернула за угол.

«Странно…»

…Ещё издали она увидела разноцветную группку своих подружек. Стояли кучкой и о чём-то оживлённо говорили. Оживление было каким-то нерадостным. Скорее, они выглядели растерянными.

Катя – миниатюрная, узкокостная, с чуть кривоватыми ногами, которые совсем не портят её фигурку. Всегда спокойная, рассудительная. Одета скромно и неярко. Зато глаза – кошачьи! Зелёные, раскосые. Полный атас! Волнистые волосы не нуждаются в особом уходе.

Ванда – плотная, упитанная, стабильная и смешливая до невозможности. В начале каждой весны всё её лицо густо покрывают веснушки. От этого она кажется ещё смешливее. Вечно в одной и той же юбке и широкой кофточке. Не любит одеваться. Вечный «конский хвост» на резинке.

Наташа – высокая и вальяжная. Глазищи – как вишни! Маленький ротик, открываясь, показывает ровный ряд мелких белых зубов. Стрижка «под мальчика». Самая умная среди нас. Отличница. Гордость класса. Красный диплом и факультет журналистики в университете. Одевается изысканно. Мама – портниха.

Занятые совещанием, они не сразу заметили, что она стоит рядом.

Она только услышала, как Ванда сдавленно сказала:

– Ужас, ужас! Как сказать?!

– Что за ужас? – засмеялась, обнимая их всех разом, – девчонки, вы чего?

Катя и Наташа растерянно заморгали и… опустили глаза. Одновременно. А Ванда, округлив небольшие карие глаза, уставилась на неё, словно первый раз видела.

– Да что случилось!

Сердце дрогнуло, и, кажется, перестало биться… а потом обнаружилось в горле колотящимся комом.

– Наташка, говори! Не молчи же!

– Ты только держи себя в руках, – как-то виновато и тихо произнесла Наташа, посмотрев наконец ей в глаза.

– Да что такое! Мама всё твердила сегодня «держи себя в руках». Теперь ты! Что? Что!

– Ты только…

Наташа запнулась, а потом:

– Ох! – он утонул его больше нет только держи себя в руках, – выпалила на одном дыхании она.

– …Кто утонул?

Сердце снова остановилось, а потом упало в живот.

– Кто утонул?.. он?!.. он.

– Да.

Вот и всё.

Плывут лица девчонок, плывёт здание почты и костёла. Она летит куда-то в небо… или под землю. Она первая ни за что к нему не подойдёт! Пусть страдает! …Он больше уже не будет страдать. Ни от чего… ни от кого… Где она? Где он? Где он! Ни-ког-да…

Голос мамы привёл её в чувство.

– …я же просила тебя – держи себя в руках. Просила. Теперь сама во всём виновата. Лежи, вместо того, чтобы с подружками гулять.

Мама. Строгая, безжалостная. У неё я всегда сама во всём виновата. Такая уж моя мама.

…Она с трудом открыла глаза. Белый потолок, бледно-зелёные стены. Цветы на подоконнике. Мама смотрит на неё осуждающе. Но она-то знает, что мама жалеет её.

– А что случилось, мамуля? – сказала и почувствовала тошноту.

– Что случилось. Не помнишь? Девчонки твои тебя чуть живую на машине привезли. Упала ты, дочка. Сознание потеряла. А ведь я говорила тебе – держи себя в руках.

– …вспомнила! Я вспомнила! И Наташка мне то же самое сказала.

И она вспомнила. И слёзы градом хлынули из глаз. Сначала она плакала тихонько, подскуливая, потом всё громче и громче, пока мать не прикрикнула: – Держи себя в руках!

– Мама, это я во всём виновата! Виновата, что его больше нет. Весь год я злилась на него, что он не писал, не приехал. Хотела мстить, желала ему всякие пакости, – давясь слезами, простонала она.

– Дура, он ещё в начале той осень утонул. Ты-то здесь при чём? Поехал на рыбалку на озеро Грутас и пропал. Решили – утонул. Тело, правда, так и не нашли – там столько бездонных мест и водоросли сплошные. Его мать пошла на озеро и тоже утопилась. Вот и вся история. Ты-то при чём? Кушать хочешь? Нет? Тогда спи.

Мать повернулась и ушла на кухню по своим делам.

А она уже не рыдала. Лежала молча, глядя в потолок, и слёзы, собираясь в уголках глаз, тяжёлыми тёплыми струйками стекали по вискам на подушку.

В начале той осени… А она весь год думала, что он забыл её, больше не любит, не хочет знать… встречается с другой. На зимние каникулы сюда из-за этого не поехала.

Почему же никто не сообщил ей о его смерти? Девчонки… пожалели? Разве так жалеют? Предательницы! А мать? Она никогда не одобряла их чувства друг к другу. Но целый год молчать! Господи! Чуть такую глупость не совершила с тем парнем в подъезде!.. целый год… а я даже не почувствовала ничего. Что его давно уже нет на этом свете…

Странно… она и сейчас не чувствовала этого… не чувствовала, что его больше нет, не чувствовала – и всё.

Слёзы высохли. Эмоций больше не было никаких. Одна бесконечная усталость.

Тяжелые веки придавили глазницы, и опустошающий покой разлился по всему телу.