Марита Мовина-Майорова - Да здравствует Жизнь!

…Она плыла на лодке по озеру Грутас.

Так приятно было ощущать тяжесть вёсел, упругую податливость воды во время очередного гребка и свои сильные руки. Солнце резвилось на поверхности воды такими яркими бликами, что всё время приходилось щурить глаза. Устала.

Она бросила вёсла, и те облегчённо закачались возле лодки, опускаясь всё ниже и ниже, пока не застыли своими лопастями среди водорослей.

По берегам, оставшимся далеко позади, склонялись до самой воды плакучие ивы, и тростник зеленел тёмной полоской. Пахло озером. Лёгкий ветерок колыхал этот благодатный запах, обволакивая им, как прозрачным невесомым шёлком.

«Как хорошо…» – расслаблено подумала она и увидела большую стрекозу, летящую размашисто и легко, и низко-низко, над самой водой. Стрекоза приближалась к лодке. Вот она, поблёскивая крылышками, подлетела, залетела в лодку и, задрожав слегка крылышками, присела на деревянную перекладинку напротив.

«Откуда она здесь, так далеко от берега?»

Солнечный блик стрельнул прямо в глаза, и она на мгновение зажмурилась. А когда открыла – не было никакой стрекозы.

«Куда же она делась?» – растерянно подумала и оглянулась вокруг.

Никого.

«Может, померещилось? Солнце, озеро, блики…»

Не найдя ничего вокруг, кроме себя самой, озера и своей лодки, со вздохом откинулась на корму и закрыла глаза…

Её разбудило ощущение, будто лодку кто-то раскачивает. Не открывая глаз, чувствуя покачивание лодки, прислушалась – точно, вода чуть плещется, и вёсла поскрипывают уключинами. Как приятно! Совсем не хочется открывать глаза. Но любопытство берёт верх, и она приоткрывает их. Раскачивание и скрип тут же прекращаются, а на фоне голубого неба появляется силуэт. До боли знакомый силуэт. Она совсем не удивлена.

Солнце светит прямо в глаза, и она, прикрыв их рукой, садится, а напротив неё, на той самой деревянной перекладине, сидит он. Её любимый. В белой своей футболке, заправленной в синие атласные спортивные трусы с белыми полосками по бокам, и в полукедах. Лицо очень бледное, почти белое, и очень спокойное. Его карие, любимые глаза, смотрят тоже спокойно – он просто смотрит на неё. Руки сложены на коленях. Губы медленно шевелятся, не произнося ни звука, но она слышит: «Не верь… Не верь». И глядя ему в глаза, утопая в них, тоже одними губами она отвечает: «Не верю… Не верю…»

Она услышала свой голос и проснулась. Белый потолок, бледно-зелёные стены. Цветы на подоконнике. Под волосами на подушке мокро от слёз. И такая радость от встречи! – тут же сменяющаяся горем потери.

«Это всего лишь сон! – в отчаянии проносится в голове, – всего лишь сон! Но он же сказал – не верь. Я и не верю. Что его больше нет».

…В прихожей зазвонил телефон. Она услышала, как мать прошла через комнату и сняла трубку, сказала кому-то – «сейчас», – и её тяжелые шаги раздались под самой дверью спальни.

– Иди, Катя звонит.

И снова послышались тяжёлые шаги. На этот раз – в сторону кухни.

Она повернулась лицом к бледно-зелёной стене и закрыла глаза.

Никуда она не пойдёт и ни с кем разговаривать не будет.

«Уеду. Завтра же уеду. Сейчас отсюда на Ленинград билет купить нетрудно. Уеду и никогда больше сюда не приеду. Все меня предали. Все».

Снова послышался голос матери под дверью.

– Слышала, что Катя тебе звонит? Пойди трубку возьми.

Она снова ничего не ответила, только по звуку поняла, что открывается дверь в комнату.

– Ну, и что ты лежишь? Девчонки твои все провода оборвали. Пойди, хоть что-то им скажи.

– Мама, завтра я уезжаю в Ленинград. И ни с кем разговаривать больше не буду. Поговорила уже.

С этими словами она обернулась к матери, а потом села на постели.

– Хочу уехать и всё забыть. Хочу всё начать сначала. И жизнь, и любовь… если получится.

– Ну, вот! Разве чего-то другого от тебя можно было ожидать! Год к матери носа не показывала! Если бы не этот твой, лю-би-мый, да не тётя Шура, разве бы ты приехала к матери?! Люблю! Люблю! Подумаешь, утонул, пропал. Мало на твоём веку ещё парней будет? А мать у тебя одна.

– Мамочка, ну что ты такое говоришь? Кроме тебя у меня никого на свете и нет. Не приезжала. Но ведь каждую неделю писала, звонила. А сейчас мне так тяжело, мамуля.

Она встала, подошла к матери и прижалась к ней.

– Мамочка, помоги мне. Не сердись, что уезжаю. Не могу я здесь оставаться.

– Только о себе и думаешь. Уезжай! Просить не стану. Только помни, что мать обидеть легко. Как потом с этим жить будешь?

Мать отстранилась и с видом оскорблённого достоинства вышла из спальни.

Почувствовала, как спазм прошел по телу – «как больно! как мне больно!» – схватилась за сердце, которое вдруг заныло, задрожало …и опустилась без сил на кровать. Внутри ширилась, разрасталась серая пустота. Эта пустота становилась всё объёмнее и объёмнее, грозясь выдавить собой наружу рёбра и остановить сердце. И такая беспросветная тоска охватила всё её существо, что, казалось, ничто в этом мире никогда больше не сможет возродить в ней саму жизнь. Всё угасло в ней.

«Бросили меня. Все… Даже мама».

– Приготовьте билеты и плату за постельное бельё!

Голос проводника приближался.

Она, не глядя, пошарила рукой вокруг себя по нижней полке, на которой сидела. Нашла сумочку и положила себе на колени.

Проводник уже стоял в проходе и выжидательно смотрел на неё. Она заторопилась и, расстегнув молнию на кармашке сумочки, где всегда лежал кошелёк, просунула туда руку. Карманчик был пуст. Внутренне оцепенев, но не веря ещё, что кошелька там нет, шире раздвинула кармашек.

Нет, в нём не было ничего.

Проводник нетерпеливо протянул руку в ожидании билета.

Она посмотрела на него виновато и принялась копаться в сумочке, повторяя про себя как заклинание: «Не может быть! Не может быть!»

Но правда была в том, что кошелька с деньгами и билетом в сумочке не было.

– Ну, что там у тебя? – раздражённо произнёс проводник.

Она посмотрела на него и не увидела в его лице ни капли понимания или сочувствия – одно нетерпение и раздражение.

– Я найду! Сейчас найду! – схватилась за сумочку и прижала к себе.

– Ищи лучше! – кинул ей проводник, двигаясь дальше. – Обратно пойду – проверю.

Она снова принялась трясти сумочку. Вывернула всё её содержимое на сидение, проверила каждый шовчик подкладки, словно кошелёк был иголкой, которая могла затеряться в её складках, снова расстегнула молнию на карманчике. Ничего!

И тут она с леденящим ужасом вспомнила, как после посадки в поезд и предъявления билета проводнику, снова вышла из вагона и забежала в привокзальный буфет выпить стакан лимонада. Она увидела, как на картинке, себя со стороны: вот достаёт кошелёк, вот расплачивается и… вот кошелёк на буфетной стойке. Она так отчётливо увидела этот кожаный коричневый прямоугольник на стойке, что у неё закружилась голова.