Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

– Вот шо я тоби кажу, дочка. Ради свого сына и будущего внука я готова забыть, як мы ругалися. И остануся з вами: кто ж окромя мене унучка понянчить? Федор Иванович и без меня там управится, чай, не маленький. Ну шо, мир?

Мать протянула мне руку. Вздохнув, я согласилась.

– Фекла Федоровна, могли бы вы после нашего примирения выполнить одну мою просьбу?

– Яку? Говори.

– Я знаю, что вы можете говорить по-русски правильно. Не ради меня, а для Феди прошу это делать. В наш дом будут приезжать важные гости, а вы своими, простите, корявыми фразами выдаете его происхождение. Он теперь не Цейкул, запомните это, а Фридрих Буксгевден, знатный вельможа. Ну не может у такого важного господина мать «балакать».

Выслушав меня, Фекла кивнула.

– Хотя и противно мне то, что он от родной крови отказался, но, ежели по-другому нельзя… будь по-вашему. Умею я говорить, верно. Думаешь, вовсе дремучая твоя свекровь? Ошибаесся, деточка. Я хоть и с южных краев, но дочь зажиточного купца, и батюшка ничего для меня не жалел: в городе я обучалась, прежде чем за Федькиного отца выйти. Так что не боись, перед вашими важными гостями не оплошаю. А шо ридну мову не забула, так отож и не плохо. Каждый корни свои помнить должон. Вот и я, живя на севере и разговаривая по-нашему, грела душу родными словами. Когда рожать-то тебе? – спросила мать без перехода, тем самым давая понять, что разговор на предыдущую тему завершен.

«Да, – усмехнулась я про себя, – недооценивала я тебя, бабушка. Не так ты скудна, как мне сперва показалось».

– В конце сентября.

– Позабочусь о тебе, не сомневайся. Я, знаешь, своей бабкой знахарским наукам обучена, многим в нашей деревне помогла. И травы знаю, и роды принимала. Люди меня ценят и уважают. А то, что ты внучка ждешь…

Я улыбнулась:

– А если внучка будет?

– Та и нехай будеть, – она вопросительно взглянула на меня, словно ждала, одерну я ее или нет; я промолчала. – Пусть будет, девки что, не человеки? Хоть понянчусь. От Федьки колы мальчонка родився, я знаешь, какая радыя была? Так Фроська-паразитка и близко меня к ему не подпустила! Сказывала: «Нехай женится, тоди и внука получите». А на что она ему сдалася? Старше на сколь годов, да и сын мой тоди в столицу собрался… Вот Фроська у разбитой крынки и осталася. А яка гордячка була… хвист задрала да побигла. А Бог – вин не Тимошка, бачить трошки, неча ей вредничать було.

Видя, что я скривила губы, свекровь усмехнулась:

– Ежели наперед у меня какое слово вылетит, так ты не серчай и не кривись, вмиг не переделаешься…

Я порой не знала, куда деться от неожиданной заботы свекрови. Она замучила меня «дельными» советами и буквально преследовала. Спасение я находила только в своей комнате.

Папенька вернулся домой, а Дарья Леонидовна так никуда и не уехала, продолжая оставаться подле него. Жили они в разных комнатах, но между ними были какие-то особенные, свойские отношения, и мне так и не удалось выяснить, насколько романтического толка. Казалось, что между ними крепкая дружба: парочка постоянно желала находиться в обществе друг друга.

Так проходили мои дни, один за другим. Живот рос, делая меня слегка неуклюжей. Я постоянно хотела есть и спать.

Федор был ласков со мной. Его излишняя забота слегка раздражала меня вначале, но потом я привыкла и уже не обращала на это особого внимания: «Пусть заботятся, коли им так нравится».

Я стала превращаться в какую-то квохчущую наседку, которая постоянно что-то сооружает и меняет в своей комнате и в доме. Мне хотелось достичь какого-то непонятного особенного уюта, которого я всё никак не могла добиться. Я меняла то одни детали интерьера, то другие, прикидывала, где будут расставлены забавные детские вещицы, которые придут в нашу жизнь с рождением ребенка. И в этой неспешной, приятной для меня суете текли дни.

Кухарки старались мне угодить, ежедневно готовя самые любимые мною блюда, и к середине сентября я стала походить на колобок. Домашние и в шутку, и всерьез советовали:

– Наташка, ты когда с лестницы спускаться будешь, девку позвать не забудь, а то, не дай Бог, укатишься… Где мы тебя потом ловить станем?

Я не обижалась, удивляясь сама себе. Будущее материнство благотворно повлияло на меня, сделав мой характер достаточно покладистым.

До родов оставалось совсем немного, когда произошли события, перевернувшие и мою жизнь, и жизнь всего моего окружения. Нарушилось спокойное бытие Лигова, которое было погружено в радостное ожидание рождения нашего с Федором ребенка.

После ужина в тот день все обитатели дома разбрелась по своим комнатам. А я пошла прогуляться по парку в сопровождении служанки. Лето было на удивление жарким и засушливым, так что уже в начале сентября не напитавшиеся влагой деревья вовсю сбрасывали листву. Я медленно шла, поддевая носками туфель желто-бордовые листья. На меня вновь нахлынула меланхолия. Сколько себя помню, желтый ковер листьев всегда приводил меня в странное, необъяснимо волнительное состояние души… Зябко передернув плечами, я поняла, что замерзла, и поспешила в дом. На небе сгущались тучи, вот-вот должен был пойти холодный осенний дождь.

Служанка помогла мне раздеться, я отпустила ее. И тут услышала чей-то приглушенный разговор. До меня доносились обрывки фраз, смех… Прислушиваясь, я прошла вглубь дома, но никого не увидела ни на кухне, ни в гостиной. Всё стихло. Покрутив в недоумении головой, я решила вернуться к себе. Поднимаясь по лестнице, вновь услышала голоса и женский смех. Я узнала его и остановилась, прислушиваясь. Распознать второй голос я никак не могла, потому как говорил он шепотом, явно не желая быть узнанным.

Там внизу было четыре хозяйственные комнаты, вереницей, одна за другой. Именно оттуда раздавались голоса и смех. Какое-то время я еще стояла на ступеньках, прислушиваясь, но разобрать слов, которые шептал мужчина, так и не сумела. Зато женщина разошлась вовсю, и ее смех громким колокольчиком звенел в тишине дома. Ужас сковал мое сердце, мерзкая догадка вползла в него, точно змея, и больно ужалила… Ни минуты не мешкая, я спустилась вниз и тихонько потянула на себя дверь. Она раскрылась, раскрылись и мои глаза… Слова застряли в горле. В комнате был полумрак, и парочка в темноте казалась единым двухголовым существом. Я кашлянула, и они замерли. Первой очнулась женщина, которая, увидев меня, только и смогла, что в ужасе поднести ладонь к губам:

– Бог мой, Наташа… Как давно ты тут стоишь? И что здесь делаешь? Ты шпионишь за мной?

Я не удостоила ее ответом и обратилась к своему мужу, который отдернул руки от талии Дарьи Леонидовны и виновато убрал их за спину. Презрительно скривив губы, я спросила: