Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

– Ну что, Софийка, смотришь? Ты уж постарайся, не подведи маму, а то несдобровать ни тебе, ни мне!

Я поцеловала ее и отметила, что она по-особенному пахнет – молочком. А какие нежные были у нее щечки! Мне отчаянно захотелось укутать ее и забрать к себе в комнаты, положить в свою кровать и не расставаться ни на минуту.

Нежно прижимая ребенка к груди, я ходила по комнате, и мысли текли плавно, спокойно. Я впервые испытала необъяснимое чувство радости и счастья от того, что являюсь одной из тех, кто дал начало новой жизни. Я представила, что, наверное, вот так же, прижав к сердцу, ходила со мной моя мама, качала меня, баюкала и пела колыбельные. Новое, необъяснимое чувство возникло внутри, и мне захотелось, чтобы оно длилось как можно дольше: «Надо бы распорядиться, чтобы колыбельку перенесли в мои покои. Я ее мама, и кроме меня никто не сможет о ней позаботиться так, как я. Ах, как это чудесно: видеть ее маленькое тельце и распахнутые глазки. Они смотрят на меня, и душа переполняется счастьем. И пусть я не кормлю ее, да и не хочу этого делать, всё равно, она моя и должна все время находиться рядом со мной.

Каждую секунду я должна видеть маленькое личико, которое напоминает о сумасбродных минутах моей жизни. Эта девочка стала самым большим, но таким приятным конфузом, который только мог со мной произойти! Нестираемое, неопровержимое доказательство бесшабашности моих мыслей и необдуманности деяний. Вот он, плод той странной, давно позабытой любви, того чувства, которое уже почти стерлось из моей памяти. И вряд ли когда-либо возродится в событиях наступивших дней…

Даже если бы я хотела разыскать ее отца, то, наверное, не смогла бы. Ведь я понятия не имею, где он обитает. А он? Он так больше нигде и не объявился. Бросив мне те высокопарные слова, пропал, видимо, не смея нас беспокоить… Ну и Бог с ним! Зато он оставил мне такую прекрасную девочку, которая не принадлежит этому иуде, псу-предателю, этой деревенщине! И она не несет никакого поганого наследия, которое смогло бы вырастить из нее деревенскую тетеху, подобную его сестрице или матушке».

Вот этому я была действительно искренне рада. Я не горевала, что Федор мне изменяет, но страдала от того, как изощренно он пытается расправиться с моим отцом…

Вспомнив о неприятном, я занервничала, и Софийка почувствовала это. Она сморщила носик и начала хныкать, а потом и вовсе расплакалась. Я беспомощно держала ее на руках и совсем не знала, что делать…

Передав дочь кормилице, я отправилась к себе и, уже лежа в кровати, вновь вспомнила о Петре. Конечно же, тогда я не знала, из какого дома, из какой семьи отец моей Софийки, этот господин-загадка, который что-то надломил во мне, в моем представлении о любви и счастье. И это до сих пор никто не может починить, в том числе и я сама. Не могу вернуть на место ту тонкую планочку в голове, которую он так искусно сместил своим поведением, и это совершенно выбило меня из равновесия. И я поняла, что эти давно забытые чувства, к которым я не хотела возвращаться, отчего-то всё еще будоражат мое сознание. Наверное, этому поспособствовала моя дочка: смотря в ее лицо, я невольно вновь возвращалась туда, в ту единственную нашу с ним ночь. «Ну где же ты сейчас? Почему не нашел меня, не пришел и не объяснился? Почему ты вот так внезапно появился в моей жизни и так же внезапно пропал? Почему тебе проще не видеть меня и не говорить со мной? Ведь ты же сам лишаешь себя радости…»

Федор пока со мной не ночевал – спал в гостевой комнате, так что времени подумать, находясь наедине с собой, у меня было предостаточно.

Может быть, Петр оказался самым умным, самым расчетливым мужчиной в этом мире, который смог предвидеть финал наших отношений и нашей истории, которая могла бы начаться, не скройся он от меня. И он единственный из всех умудрился осознать, что такой конец ему не нужен! Наверное, он самый достойный из всех представителей мужского пола, которые попадались на моем пути. И конечно, это не случайно, что именно от него я забеременела и родила эту девочку, что именно он смог пробиться внутрь меня так глубоко, что даже умудрился что-то сломать в моем внутреннем устройстве.

Заснула я, думая о Петре и о той роли, которую он сыграл в моей жизни.

Утром я встала, наскоро совершила утренний туалет и направилась в комнату Софийки с твердым намерением забрать ее к себе. Когда я вошла, Федор уже был подле дочери и о чем-то ворковал с ней:

– О, доченька, смотри: вот и мама пришла!

Я подошла к ним поближе, ожидая, когда он налюбуется и намилуется. И подсознательно ожидала вопроса: «Слушай, Наташа, а чего это она такая белесая-то, совсем как поганка?..» Я прямо-таки слышала эти слова, которые он произносит, но Федор почему-то упорно не замечал, что они совсем не похожи. «Софийка, подожди, радость моя, мне нужно еще кое-что завершить», – подумала я, а вслух сказала:

– Пойдем-ка, Федя, в гостиную.

Мы молча вышли из комнаты, я крепче «сжала в руке свой карающий меч» и приготовилась к расправе. Я специально привела его в ту залу, где так часто и подолгу ворковали голубки.

– Федя, ты что, спишь с этой старой бабой?!

Он вытянулся по струнке, испуганно посмотрел на меня и, чуть помедлив, ответил:

– С чего ты взяла? И кого ты имеешь в виду?

– Подожди: сначала «с чего ты взяла», а потом «кого ты имеешь в виду», или наоборот? Ты путаешься! Я спрошу тебя еще раз: Федя, ты что, спишь с этой старой бабой?

– С какой? С какой старой бабой? О ком речь?

Я услышала шаги, сопровождаемые стуком трости, и в ужасе обернулась, поняв, что в гостиную вошел отец.

– Доброе утро, доченька! Рад лицезреть тебя в добром здравии. Я не ослышался? Он, недостойный, что, опять смеет изменять тебе?! Живет тут на всем готовом, мурло раскормил и опять за старое взялся? Неужто совсем страх потерял? – отец гневно посмотрел на Федора. – И я что-то не пойму, о какой старой бабе вы тут речь ведете?

Папа приближался к нам бодрым шагом, резво переставляя свою палочку. Он пристально вглядывался мне в лицо, пытаясь понять, в каком я состоянии.

– Наташа, – вдруг усмехнулся он, – да плюнь ты на него! Пусть катится ко всем чертям, мы и вдвоем с тобой эту хорошенькую девочку вырастим. Пускай идет на все четыре стороны, хоть к старой бабе, хоть к молодой, – он взял меня за руку. – Разойдетесь без громких криков, вот и ладно будет.

У Федора от злости заходили желваки на скулах. Понимая, что попала в щекотливую ситуацию, я постаралась сгладить ее, не выдавая истинных причин.

– Папа… ты как всегда не вовремя.

– Это почему же, дочь моя? Опять его защищаешь, хочешь, чтобы всё ему с рук сошло?

– Нет, папа, – начала оправдываться я. Мне больше всего на свете не хотелось, чтобы до него долетела хоть малейшая толика правды о происходящих в нашем доме событиях. – Я совсем не это имела в виду… Ты иди, мы сами разберемся. А как только я с ним развестись надумаю, я тебе первому об этом сообщу. Обрадую, так сказать, не изволь беспокоиться. – И я шутливо похлопала отца по плечу, всем своим видом показывая, что у меня всё хорошо.