Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы

…Так вот, я услышала за спиной чьи-то шаги и, обернувшись, увидела Федора. Он шел за мной на некотором расстоянии. Немного испугавшись, я ускорила шаг, но поняла, что Федор не отстает. Не собираясь играть в догонялки, я резко остановилась:

– Что вам угодно, сударь? Почему вы меня преследуете? Вы нарушаете мой покой и мешаете прогулке, а посему я прошу вас удалиться!

Он улыбнулся, подошел вплотную и буквально насквозь пронзил меня взглядом своих черных, как омуты, глаз:

– Ну полно, Лиза, за что же вы так строги ко мне? Разве мы не стали друзьями за то время, что я здесь проживаю? Как не идет вам эта грубость в голосе! Зачем же вы меня прогоняете? Я могу составить отличную компанию для ваших вечерних прогулок: из меня, я думаю, получится неплохой собеседник.

Я удивилась столь смелому его предложению: всё ж таки он был мне не ровня, так что я попыталась поставить его на место:

– Вот уж, сударь, насмешили! Какой из вас собеседник? Что вы знать можете? Вам совершенно неведомы мои размышления. Мне не будет с вами интересно! Вы не знакомы ни с французской классикой, ни с латынью, не знаете ни одной буквы текста, над переводом которого я тружусь. Так о чём же мы можем говорить?

Федор смотрел на меня, нагло улыбаясь. Он вел себя так, словно был здесь хозяином. Спокойно выслушал обидные слова, ни разу не прервав. От его взгляда мне стало не по себе, и я отвела глаза.

– Я с уверенностью могу сказать, что в жизни есть более интересные и удивительные вещи, о которых не пишут в заумных книгах. Я, Лизонька, поверьте, кое-что знаю. И, если соблаговолите, готов и с вами поделиться.

К своему удивлению, – продолжала Лиза, – я не стала возражать против его присутствия, и мы проследовали дальше, ведя неспешную беседу. После того случая он еще несколько вечеров сопровождал меня в прогулках по парку. Мы говорили о совсем незначащих вещах: о разных людях, о жизни – но отчего-то мне было интересно. И я стала ждать этих встреч. Единственное, о чём он не хотел беседовать, так это о вас. Прости… о тебе, Наташа. Я несколько раз затрагивала эту тему, но он резко и категорично обрывал даже попытки разговоров, в которых могло быть упомянуто твое имя. Единожды он всё же сказал:

– Ее я обсуждать не буду, ни с кем! Я жажду стереть этот образ из своей памяти! Больше никого не хочу любить!

Его слова одновременно и заинтриговали меня, дорогая Наташа, и взволновали мою душу. Я влюбилась. Да так сильно, что, как бы я ни противилась, это чувство возобладало над разумом. С той поры для меня перестало иметь значение, из какого он рода и сословия. Его голос… он переворачивает мне душу. Как только он начинал говорить, неважно о чем, всё сразу меркло вокруг, и я слышала только его. Одного я не могла понять: как можно запретить себе любить? Ведь это чувство накрывает тебя всецело, и ты больше не властен над собой.

Я слушала Лизу, чуть прикрыв глаза и прекрасно понимая, о чём она. Всё, что я пыталась забыть, вновь всколыхнулось, с еще большей силой. Я торопила ее:

– Дальше, Лиза, не томи! Говори, что было после этих прогулок!

И она, набрав в грудь воздуха, уже решилась было всё рассказать… Как вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла Катерина. Она внимательно смотрела на нас, переводя взгляд с меня на Лизу. Естественно, она всё прочла по нашим лицам и всё поняла.

– О чём речь, девочки? Секреты у вас? Что это вы тут уединились? Боже, что за вид у вас, барышни? Вы похожи на мокрых куриц, не понимаю, как это могло произойти… Но полно, все расспросы после, а сейчас немедленно переоденьтесь, не хватало еще, чтобы вы заболели.

Катя дала распоряжение зажечь камин, стащила с дочери мокрую одежду и велела принести мне платье. Переодевшись и наскоро приведя себя в порядок, я выбрала место поближе к огню. Катерина села рядом, тем самым давая понять, что тоже будет участвовать в нашей беседе. Я повернулась к ней и, прищурив глаза, словно желая рассмотреть ее получше, заговорила. Голос слегка дрожал, и то, что я изрекала, звучало как издевка.

– А ты, Катя, ничего не хочешь мне поведать? Быть может, расскажешь, как и ты его полюбила? А возможно, и прощения у меня попросить пожелаешь? Расскажи, как его слова и на тебя оказывали колдовское действие. Ну же, смелее? Посмотри, сколько нас здесь собралось, несчастных влюбленных. А может, кому-то и посчастливилось? – Злоба и ехидство рвались наружу. Я бросала ядовитые слова и ничего не могла с собой поделать, ревность затмила разум. – О! Да здесь еще не все в сборе. Я бы еще двух прислужниц позвала, которые его по наущению моего папеньки выхаживали.

Катя смотрела на меня очень внимательно. Жестокие слова больно ранили ее, попадая в самую душу, но она не подавала вида, лишь слегка приглушила бархатный голос и прикрыла бездонные глаза.

– Успокойся, девочка! – довольно сухо сказала она. Но тут же ее голос вновь стал прежним, ровным и спокойным. – Тише. Не забывай, о чём я говорила. Тишина, лишь она позволит дать ответы на все твои вопросы, а за тишиной придет покой, и мысли станут прозрачными. Когда тихо вокруг тебя и тихо внутри тебя, лишь тогда ты сможешь всё понять.

Ее завораживающий голос на этот раз не произвел должного эффекта. Вскочив, я заорала так, что, мне показалось, зазвенели хрустальные капли на люстре:

– Тишина, говорите?! Ах вы, мерзавки! Святош из себя корчат! Да вы!.. Да ты!.. Ты ее покрываешь!.. А сама… – я обращала свой гнев к Кате, – ты тут с ним сидела, трубки раскуривала! И твоя дочь – такая же… прости Господи…! А-а-а-а!

Я кричала, носилась по комнате, обзывала их обидными словами, подбирая эпитеты, способные ударить по самому больному. Выкрикивала непристойные слова, после которых щёки Лизы стали пунцовыми. Катя же сидела с мертвенно-бледным лицом, не выказывая ни единой эмоции и поджидая, когда приступ бешенства наконец-то пройдет.

Напрасно она надеялась: остановить меня было невозможно. Проносясь по комнате словно фурия, я пыталась расставить приоритеты. Что мне сделать в первую очередь: всё здесь переколотить, а потом вцепиться в голову одной из них, или наоборот?.. Фантазия ревнивой раненной львицы разыгралась неимоверно. В голове сменяли одна другую нарисованные больным воображением красочные картины. Всё это очень сильно выводило меня из равновесия.

Катя медленно встала и, подойдя ко мне вплотную, отвесила звонкую пощечину. В ушах зазвенело, и я мгновенно остановилась, хватая ртом воздух и поняв весь ужас происходящего. Опустив от стыда глаза, я пролепетала:

– Покорнейше прошу простить меня, Екатерина Павловна…

Катя посмотрела на меня, точно на беспутное дитя, не ведающее, что творит. Вздохнув, она тихо сказала:

– Ох, и вздорная ты девчонка, Наташа! Что же мне с тобой делать? Ну да ладно, садитесь, девочки мои, попытаюсь поговорить с вами еще раз.