Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы

Катерина вновь бросила недовольный взгляд в мою сторону. А Лиза спокойно продолжила, словно рассказывала о чём-то обыденном, например, что она ела за завтраком.

…Никаких шорохов за дверью я не услышала, так что, постояв какое-то время, толкнула ее и вошла. Он лежал на кровати и что-то писал. Я неслышно подошла ближе и тихо позвала:

– Федор…

Он повернулся, и по его удивленному взгляду я поняла, что он никак не ожидал меня здесь увидеть. Федор вскочил.

– О, Боже мой, ты ли это?! Дитя, что ты здесь делаешь? О-о-ох! В каком ты виде?! Мама дорогая!

Я вновь не сдержалась:

– А как ты была одета, Лиза?

– Никак… Я лишь накинула короткую мамину шубку на голое тело и стояла перед ним, чуть распахнув ее.

Катя как стояла, так и села, не проронив ни слова, лишь глаза ее расширились, а брови поползли вверх.

…Федор разглядывал меня так, точно я прилетела к нему на метле.

– А-а-а-а… мама-то знает, куда ты пошла?! – чуть запинаясь, спросил он.

Я ничего не ответила и, подойдя вплотную, скинула шубку… Он на миг зажмурил глаза и потряс головой, видимо, надеясь, что я исчезну. Сказать, что он был поражен, – значит не сказать ничего…

Я в ужасе прикрыла рот рукой, смотря то на Катю, то на ее дочь:

– Это какие же извращенные мозги надо иметь, чтобы такое сделать?! Ишь ты, пакость какая! Голяком она поперлась! Хорошенькое воспитание дала тебе матушка!

Лиза продолжала, не обращая внимания на мои слова. Ее уже не надо было подбадривать: она упивалась своим рассказом.

…Я подошла к нему вплотную:

– Возьми меня, Федор, я твоя. И сердце, и душа – всё твое, а теперь возьми и мое тело, оно тоже всецело принадлежит тебе!

Я слушала и мысленно видела, как он глядел на нее, рассматривая прекрасные юные формы… Прервав Лизу на полуслове, я воскликнула:

– Наверно, ему, подлюке, очень хотелось до тебя дотронуться, он же никогда и нигде случая не упускал… Как тут-то устоял, не понимаю!

Мать и дочь повернулись в мою сторону, и Лиза, вздохнув, с сожалением ответила:

– Если бы ты только знала, Наташа, как мне в тот момент хотелось, чтобы его, как ты выразилась, подлючесть, проявилась и взяла верх.

Я не нашла, что ответить, и безнадежно махнула на нее рукой.

– Да всё с тобой понятно!

Глаза Лизы горели, как у похотливой кошки, хотя голос был тих. Она не обращала внимания на реакцию матери и почти шептала со страстным придыханием…

…Я так хотела, чтобы он до меня дотронулся. Я брала его руки и прижимала к себе… Но он даже не пытался ничего сделать: ни сжать, ни погладить. Его пальцы были холодны. Я села на кровать…

Тут я опять возопила:

– Ага, и ноги раздвинула!

Катя недовольно посмотрела на меня и, подойдя поближе, наклонилась и прошипела прямо в ухо:

– Еще раз откроешь рот – выйдешь отсюда вон!

Я скривила гримасу и с издевкой отпарировала:

– Хорошо! Хорошо, Катерина Пална, я помолчу! У меня такое впечатление, что мы не твою дочку слушаем, а бедняжку постороннюю, попавшую в сложную ситуацию. А дочка твоя – ну чистый ангел. Посмотри, какая она честная да благовоспитанная, – съязвила я.

Катя чуть качнула головой, и было видно только, как раздуваются ее ноздри. Ничего более не сказав, она села.

…Я опустилась на кровать и смотрела на него почти умоляя. От обиды мне хотелось плакать.

– Неужели я ни капли тебе не нравлюсь? Может, тело мое некрасиво? Почему ты пренебрегаешь мною? Скажи хоть что-нибудь, не молчи!

Федор присел рядом, взял меня за руку и сказал:

– Ну что ты, Лизанька, ты прекрасна. Зачем тебе это? – Федор говорил нежно и ласково, – ты еще совсем дитя! Может, и обидно тебе это слышать, но то, что ты мне предлагаешь, не вызывает во мне никакого мужского интереса. Отец с матерью наверняка подберут тебе знатного жениха, не чета мне. Погоди глупости делать, потом жалеть будешь…

Я слушала и недоумевала: «Такое впечатление, что Лиза не про моего, а про какого-то другого Федора рассказывает, который может совершать разумные поступки. Он, видите ли, всячески ее останавливал… И, гад какой, весь такой положительный, даже к упругим грудкам, к девичьим бедрам и гладкой, почти еще детской коже прикоснуться не захотел. Что-то мне с трудом в это верится, – я вздохнула и выругалась про себя. – Тьфу, мерзость такая, чтоб вы облезли на пару!»

Не слыша этого, Лиза продолжала говорить, слова лились потоком…

…Не желая его больше слушать, я села к нему на колени, обвила руками шею и припала к его губам. Но Федор даже не ответил на поцелуй. Он резко оттолкнул меня и, взяв за руку, подвел к двери. Пинком открыл, и в ту же секунду я оказалась на улице. Дверь захлопнулась у меня за спиной, и он запер ее на ключ. Я стояла голая в кромешной тьме и не знала, что делать. Через какое-то время дверь отворилась, Федор бросил мне под ноги шубку и вновь запер замок. Я медленно побрела домой, кутаясь в жалкое одеяние и горько оплакивая свою несчастную любовь…

Такое поведение Федора и идиотский финал истории оказались для меня полной неожиданностью. Воцарилась неловкая пауза. Я первой нарушила молчание:

– Ну что, Лизавета, хороший урок получила? Такой тебе ни один профессор не преподаст! А Федька, стервец, сумел!

Рассказ закончился, мне больше нечего было опасаться, и я открыто издевалась над Лизой. Она подняла на меня кроткие глазки. Если бы не ее недавняя откровенность, и вправду можно было бы подумать, что перед нами наивная юная барышня.

– Наташа, ты знаешь…

Я подняла руку в запрещающем жесте.

– Отныне только «вы», пожалуйста, и никак иначе!

Лиза едва заметно улыбнулась.

– Как вам будет угодно, Наталья Дмитриевна. Хотя урок был достаточно жестоким, я не сетую на судьбу. Думаете, я не понимаю, зачем ему это? Я приобрела только одно: поняла, что значит любить. А также узнала, каково быть нелюбимой. С одной стороны, это прекрасно, а с другой – очень больно… И как дальше жить с этим, я пока не знаю.

Лиза говорила о своих чувствах, и я видела сходство с тем, что творилось у меня в душе: мы обе были несчастны. Но лишь с одной разницей: Федор любил меня, и я его тоже любила.

Углубившись в свои грустные мысли, я не сразу обратила внимание на Катерину. Она не казалась ни расстроенной, ни растерянной, лишь как-то по-особенному смотрела на дочь, точно видела ее впервые. Катя удивляла меня всё больше и больше: женщина фантастической выдержки и необыкновенного ума. Невозможно было догадаться, что творится в ее душе. Как ни вглядывалась я в ее лицо, так и не смогла разгадать.

Гордо вскинув голову, я спросила у Лизы:

– И что ты со всем этим собираешься делать?

Она ответила тихо и очень спокойно, без истерики, слёз и гнева.

– Я ничего не хочу делать, всё уже сделано! – И, обращаясь к матери, подчеркнуто кротко спросила: – Мама, можно я пойду? Мне нужно привести себя в порядок к обеду.