Василий Вялый - Провинциальная хроника мужского тщеславия

– Гении расплачиваются за талант жизнью, остальные зарабатывают им на жизнь, – видимо, процитировал кого-то Гога.

– Для маляра ты неплохо рассуждаешь, – донеслось до меня уже за дверью.

Споры непризнанных всегда беспощадны, но так же и бесплодны. Талант, дополненный злобой и завистью, не способен созидать.

Улица встретила непогодой. Холодные капли дождя покалывали лицо. После принятия интеллектуальных ванн будет полезен холодный душ. Размытая дождем грань между днем и вечером стала совершенно незримой. Редкие прохожие, подняв воротники, спешили домой. Навстречу мне шла девушка с зонтиком, похожим на перевернутые пол-арбуза. Слегка наклонив голову, она тщательно обходила многочисленные лужи. Секунду подумав, я стал рядом с девушкой под зонт. Не проследовало абсолютно никакой реакции на мой поступок.

– Дождь… – мудро констатировал я.

– Дождь, – согласилась со мной незнакомка.

Я искоса рассмотрел ее. «Вроде бы красива, но уж больно грустна».

– В ненастье у меня всегда плохое настроение, – ответила на мою мысль попутчица. Я, оторопев, остановился.

– Совпадение, – легонько взяв меня под руку, произнесла девушка. Мы, женщины, пытаемся строить свое будущее благодаря нахалам, и это, наверное, ошибка. Вот вы вторглись в мое пространство, – она круговым движением кисти скопировала окружность зонтика, – и я вас не прогнала, ведь существует мнение, что мужчина и женщина соперники в своеобразной игре, где слабый пол, якобы, защищает свое целомудрие.

– Я тоже, кстати, человек, скованный скромностью, – я попытался вставить хотя бы слово. Такой дебют знакомства обещает интересное продолжение. Я лихорадочно придумывал изысканный комплимент.

– Грустная женщина изощренный комплимент не воспримет, не старайтесь понапрасну, – незнакомка лукаво посмотрела на меня.

– Это уже слишком! – Я остановился и с удивлением

посмотрел на нее.

– Да ничего особенного. Ну, какими могут быть первые

два предложения, сказанные мужчиной? Если вы не говорите их сразу, значит, придумываете что-либо галантное, – сказала она, улыбаясь.

– Вот вы улыбнулись и стали еще красивее, – я немного успокоился.

– Спасибо. Вы, случайно, не художник?

– Художник. И вы правы – совершенно случайно. Это вы

определили по комплименту?

– Нет, по запаху масляной краски.

Мы засмеялись и вдруг одновременно умолкли, рассматривая друг друга. «Она не очень молода, но привлекательна красотой не зависящей от возраста», – думаю я.

– Да, женщина библейского возраста, – невесело согласилась она.

– Ну что вы, я не думал об этом.

– Неправда, – она протянула руку. – Тамара. Мне никогда

не нравилось это имя. В нем есть что-то разрушительное.

– Тогда царица Тамара. Так лучше?

Она наклонила голову и с любопытством посмотрела на меня.

– Да, намного. Во всяком случае, экзотичнее.

Бывают моменты, когда чьи-то глаза смотрят на тебя в упор и, кажется, сама жизнь приблизилась к тебе вплотную.

– Василий, – представился я.

– «…Мощно звучит, не плаксиво, римское имя Василий», —

процитировала Вознесенского Тамара.

– Думаю, мокрая безлюдная улица не лучшее место для беседы. Могу предложить свою мастерскую. Музыку, кофе и просмотр посредственных картин гарантирую.

– Посредственных не хочу. Ведь есть одна хорошая.

– Она еще не написана.

– И когда вы ее напишете?

– Не знаю, – меня всегда раздражали вопросы о творчестве

не совсем сведущих в нем людей. – В сущности, мы созданы вовсе не для того, чтобы писать картины, а чтобы размножаться.

– Ты так не думаешь. – Она вдруг перешла на «ты». – И не злись, это скоро пройдет. – Тамара посмотрела на часы. – В твою мастерскую мы сходим в следующий раз. Если он случится. А сейчас мы поедем ко мне домой.

– А что вы гарантируете? – Я, кажется, становился наглым.

– Я же царица Тамара. – Она улыбнулась, и улыбка была такая,

что идти мне уже никуда не хотелось. Но сильные женщины – моя слабость.

– Этаж-то какой, для высоты ущелья сойдет?

– Сойдет. Восьмой.

После холодной сырой улицы теплая гостиная казалась невероятно уютной. Она и впрямь могла сойти за таковую, если бы не очень приятный запах.

– Это мой муж курит крепкие сигареты.

«Да что она, в самом деле мысли мои читает?» – я нервно поежился.

– Ты бы посмотрел на свою сморщенную физиономию, – как бы оправдываясь, сказала хозяйка.

– А кто твой муж?

– Давай поговорим о более приятных вещах, о самосожжении, например.

Я поймал себя на мысли: если у женщины есть муж, то она почему-то всегда желаннее.

– Вот видишь, во всем можно отыскать приятное, – согласилась она.

С настороженным интересом я рассматривал Тамару. Густые каштановые волосы обрамляли несколько круглое лицо. Большие каштановые глаза с вызовом были устремлены на меня.

Губы… (Когда они ждут поцелуя, их невозможно описать). Если бы мне сейчас предложили бокал вина, я бы решился на поцелуй. Красивая женщина!

– Спасибо. Ты выпить хочешь?

Я вскочил с кресла.

– Я же ничего не говорил! Откуда ты…

– А ничего и не надо говорить. Не кричи, пожалуйста. Открой лучше шампанское, – перебила она.

Скорее всего, я был нелеп. Я молча разлил вино в бокалы.

– Я редко выхожу из дома, стремлюсь к уединению, а когда выбираюсь, то вижу лишь убожество и вульгарность. Мы живем в эпоху полного самоуничтожения. Наше общество приняло уродливую позу и, чудовищно изогнувшись, соединило в себе ничем не оправданный оптимизм и безнадежность. Это весьма губительно, – Тамара замолкла, пригубив бокал. – Прости, паршивое настроение стало для меня хроническим.

– А искусство, а любовь? – я попытался затронуть мирные темы.

– Видишь ли, настоящее искусство вряд ли поддается внятным объяснениям и уж абсолютно точно в них не нуждается. Мы все усталые и нездоровые люди. Мне иногда кажется, что у Малевича была больная печень. Современное искусство – это признак психологической усталости общества. Посмотри на работы Дали. Нет, он сам, надеюсь, был здоров, ибо больные люди до такой степени не любят деньги, как любил их он. Но маэстро понял, что толпа хочет видеть живопись смещенного сознания. Извольте.

– Художник здесь не при чем, – возразил я. – Или почти не при чем. Малевича я, например, тоже не понимаю. В частности, его «Черный квадрат». Это, безусловно, не живопись, а метафизическое изречение. Как отправная точка понимания пустоты, абсолюта. Тебе никогда не приходило в голову, что искусство творят критики – подонки, испачканные чернилами?

– А ты дурачь их. Плохой художник видит: бежит собака – пишет собаку, а хороший видит собаку, а пишет – собаки нет.

– Тамара, ты кто?