Василий Вялый - Провинциальная хроника мужского тщеславия

Я сидел сгорбившись, втянув голову в плечи, и прижимал к груди крепко сжатые кулаки. Мои онемевшие губы шевельнулись, и неожиданно для себя, уже теряя сознание, я закричал. Фигура исчезла.

Проснулся я поздно. Косой луч солнца золотил противоположную стенку. Мир стал внятным и осязаемым. Он вглядывался в меня с интересом и некоторой укоризной.

– У-у-у-к-к-х-х-! – раздалось из угла комнаты. Филин… События вчерашней ночи промелькнули с калейдоскопической быстротой. «Его же надо чем-то кормить» – подумал я.

В дверь тихо постучали, и в комнату вошла крепкая, как изразцовая печь, старуха. На её красном мясистом лице выделялся большой нос с темной бородавкой на его кончике. Маленькие хитрые глазки оглядывали помещение.

– У-у-у-к-к-х-х-! – воскликнул филин, встрепенувшись, и закачался на своей перекладине, хватая кривым клювом железные прутья клетки.

– Позвольте спросить, как попала к вам эта птица? – тотчас, смеясь, бабка замахала руками. – Я уже всё знаю. Разве же есть еще на свете такая взбалмошная и глупая девчонка, как моя внучка! Она думает, – моя внезапная гостья окинула меня взглядом с головы до ног, как бы определяя мой возраст (или мне только это показалось), что в восемнадцать лет можно делать все, что угодно… Филин сделал ей зло? Он клевал ей руки? И Ксения вздумала бросить его на улицу. Но, слава Богу, встретились вы и не захотели, чтобы бедную птицу поднял какой-нибудь забулдыга. – Она улыбнулась, нет, скорее ощерилась. – У вас добрая душа. Нет у человека преимущества перед скотом – и те умирают, и эти.

Я молчал, выжидая, не скажет ли старуха еще что-нибудь. Она подошла к клетке и постучала пальцем по прутьям. Филин защелкал клювом, но не издал больше никаких звуков.

– Ксения плакала. Она не хотела, чтобы я шла и спрашивала, не видел ли кто мою птицу. Старая женщина раскинула умом и сказала себе: все здесь знают гадалку Цилю и её верного помощника; и если никто не принес его ко мне в дом, значит, Циля должна спрашивать в гостиницах, не видел ли кто филина?

Старуха открыла дверцу клетки.

– Смотрите.

На первый взгляд неуклюжая птица довольно-таки проворно прыгнула хозяйке на руку и затем взгромоздилась на левое плечо. Я невольно отшатнулся – настолько зловещим было зрелище – гадалка с растрепанными седыми волосами и традиционно колдовское существо подле её головы.

– О, это очень умная птица! Она знает больше нас с вами, и её присутствие поможет любому человеку. – Старая Циля вздохнула. – Но рано или поздно я вынуждена буду продать филина: тяжелый он стал для моих хрупких плеч, – захохотала старуха.

– Ну. Иди на место, – она водворила птицу в клетку. – Да и ест много, откуда у бедной еврейки столько денег? Ведь это неясыть, самая крупная из сов – так мне охотники сказали. «Неясыть… Какое недоброе слово» – подумал я и неожиданно для себя сказал:

– Хорошо, я куплю у вас эту птицу. Мы сторговались, и старуха ушла.

Вечером в ресторане я решил сыграть в преферанс. Вообще-то я играл постоянно, но, на сей раз, мне особенно везло. Временами даже хотелось, чтобы удача изменила мне, но счастье игрока – это цепи, которые никогда не рвутся. Я рисковал отчаянно, но все-таки выиграл. Наконец, я кое-как заставил себя сказать, что мне дурно, оторвался от стола, и с небольшой, но так необходимой мне сейчас суммой денег вышел на улицу. Меня трясло, как в лихорадке. Вдруг я явственно услышал бархатный голос Ксении.

– А я вас давно жду.

Я ускорил шаг, но странное дело – ноги меня несли не к её дому, а к гостинице. Она стояла под деревом, освещенная мягким светом луны. Тишина и свежесть ночи прикасались ко мне с необыкновенной нежностью. Окружающий мир существовал лишь в облике Ксении. Я подбежал к ней и почувствовал, что уже не принадлежу себе.

– Ну, что же? – прошептала она и прильнула ко мне. – Целуй, – её голос был нежным и властным одновременно. Огненные поцелуи Ксении жгли меня, опьяняли. Спеша и спотыкаясь о ступеньки, на ходу срывая друг с друга одежду, мы ворвались в мою комнату и… я внезапно остановился. Я был готов броситься в пугающую глубину ее глаз и чего-то боялся.

– Да… – тихо произнесла она.

Всё, что произошло потом, было, как сладкий эйфорический сон – ее совершенное девичье тело, определенный страх, как оказалось, перед первой близостью и, вместе с тем, необыкновенная ее доверчивость ко мне. Наивные и нежные ласки Ксении заставили меня забыть всё на свете. Это был мой первый адюльтер.

Мы сидели на кровати и молчали, точно приговоренные к какому-то позору. Ксения пристально вглядывалась в мое лицо влажными от слез глазами. Должно быть, на нем слишком явно отпечаталось большое страдание, и она прижалась ко мне.

– Ты скоро уедешь? – я подумал и сказал:

– Завтра… не знаю… да, завтра.

– Ты еще приедешь сюда? – и с уверенностью добавила: – Да, ты снова приедешь.

Я взглянул на её бледное лицо, темные полуоткрытые губы и глубокие еврейские глаза и понял, что вернусь сюда..

Поезд мчался, унося меня всё дальше от рокового места. Ничего не предвидя, даже не предчувствуя, весёлый и беззаботный, тринадцать, –О, Боже, тринадцать! – дней тому назад, я ехал в этот городок, и вот теперь возвращаюсь обратно совсем другим человеком с тяжелым камнем в душе. Я живо представил себе радость Елены при нашей встрече, но в то же время пугливо старался отогнать рисовавшуюся передо мной картину свидания, так как уже чувствовал, что между мною и женой тотчас же встанет образ Ксении. Что же будет со всеми нами? Неуютная тяжесть тревоги и неопределенности не давала мне покоя. И как, на первый взгляд, всё просто получилось. Лунная ночь… Чарующий голос… Особенное и обычное в то же время настроение. Черные очи… зачем-то птица… Я был убежден, что перемена произошла в окружающем мире, а не во мне.

– У-у-у-к-к-х-х, – филин, словно отвечая на мои неразрешимые вопросы, подал голос. Я сплюнул от досады и решил выйти на площадку тамбура. Луна еще только поднималась над горизонтом – огромная, багрово-золотистая. Высоко в небе мерцали звезды. Поезд, дрожа, мчался среди темной бесконечной кубанской степи. Несмотря на тяжелое шумное дыхание локомотива, на его грохот и лязг, чувствовалась жуткая степная тишина, так гармонично сливающаяся с торжественным безмолвием бездонного неба.

Обрадованная, готовая пуститься в пляс, нежная, воркующая Елена едва ли была способна подметить во мне внутреннюю перемену. В её глазах танцевало счастье. Но она пришла в ужас от того, что я заметно побледнел и осунулся. От филина она была в восторге, – главным образом, конечно, потому, что привез его я. Когда птица кричала своё «у-у-у-к-к-х-х», – жена радовалась, как ребенок.

Порывы ребяческой наивности, искренней веселости, подвижности выходили у нее непосредственно и вызывали необыкновенную нежность. Но теперь у меня были точно другие глаза. Я смотрел на её мягкие изящные движения, слушал её болтовню с филином, которого она перевела в новую роскошную клетку, слушал её переливчатый смех – и не чувствовал умиления, испытываемого мною раньше. Нечто новое жило во мне; оно зачалось там, откуда я недавно приехал, и здесь, – я ощущал это, – росло, углубляя свои корни.