Алёшка Емельянов - Полина

Она, как суть весов, чьи чаши хороши.

Живительна, как дождь, рассвет и витамины.

Отрада для округ, где люди, этажи.

Она, как ветвь Руси, побег России белой,

что выдала плоды любимо и любя.

И встретилась вдруг мне вещающей и спелой,

кофейной кроной влас играя и клубя.

Порою снится вдруг, летя ко лбу кометой,

пикируя в мой сон в гранитной темноте,

являясь в тишине волшебнейшим приветом…

И только в этот миг она со мной, во мне…

Елене Тукаловой

Шестая звезда

Вокруг успех, ошибки, люди

и три моста, витринный лоск

и проводов и рельсов путы,

ночами – россыпь белых звёзд.

Но средь всего, почти родного,

что в вечной рухляди, пыли,

пустого, свеже-недурного,

чему мерила – власть, рубли,

во мне мечта стихом сверкает

о ней, далёкой, непростой,

что для других живёт, сияет

в момент порочный иль святой.

Вот так живу, часы листая.

И в грёзах я слегка ожил!

Она – к Кремлю звезда шестая.

И до неё три сотни миль.

Елене Тукаловой

Самопогребенец

Горчичный жар мне грудь тревожит,

и растекается очаг

по тканям, порам бледной кожи,

влипая глубже, будто страх.

Резь одиночья жжёт и режет,

как соляной, густой клинок,

и мозг зудит, себя сам чешет.

Пылает в муках черепок.

Я измолол обиды, грусти

и изжевал весь перец тем,

как жерновами память, чувства,

и из потерь создал тотем.

Ему молюсь, добром венчая.

Слезами множу сталактит.

Но грозы бьют, ветра качают,

и угрожают столб разбить.

Они однажды идол свалят,

какой привалит боль и жар.

Он мне надгробьем лучшим станет

среди камней, деревьев, пар…

Ликёр

Пройдя по питейным домам, ресторанам,

пивным, винокурням и даже дворцам,

побыв в состояниях разных угаров,

и зная секреты любого дельца,

испробовав дюжины вин и портвейнов,

познав коньяки, самогоны и джин,

сварив уже девять рецептов глинтвейна,

я думал, отведал все-все купажи…

Но как сомелье я впервые ошибся!

Нашлась необычная форма искусств!

Как Вакх, Дионис охмелённый, влюбился

в её этикетку и запах, и вкус…

Елене Тукаловой

Хрустальный голос

Твердят, что нет чуда, любви или сказки,

что лжива краса или редкостен дар.

Но вновь отвергаю язычные пляски,

ведь в уши втекает сладчайший нектар.

Тот голос – хрусталь под алмазной огранкой,

ручей-невидимка, что чисто бежит,

иль струны, берущие разные планки,

по ним медиатор живой розовит.

Звучанье его, будто ангельский высказ,

что славным мотивом сплетает союз,

что вводит в усладу, соблазн или искус,

которым сдаюсь, поддаюсь, предаюсь.

Как дикая птаха на ветке, роскошна,

что в образе девушки в нужном ладу.

И я перед ней, будто кот на окошке,

внимающий песне в цветущем саду…

Елене Тукаловой

Армейская бесовщина

В лютейшей казарме удушливо, мутно,

кроватные нары, сапожная вонь,

и так перегарно, темно, многолюдно,

отвратный и страшный, отчаянный фон.

Тут страх пучеглазый ночами пугает

средь сапа и храпа, и газов из дыр.

В уборной шлепки, что колечки пронзают.

Салаги таранят бетон, мойдодыр.

Командные спрятались в сон или пьянство.

Летят на невинных удары ремней.

Творится безбожье, безлюдье, поганство,

как пытки в острогах средь крови, теней.

Уставом подтёрлись матёрые звери.

Царят беззаконие, рабство и дурь.

И многие в свет, наказанье не верят,

хотят самосуд, но не выдадут пуль.

Вся-вся атмосфера собою карает.

Тут каждый в какой-то неясной вине.

Тут вся человечность, терпенье сгорают.

Скорей бы приказ к наступленью, войне…

Недосягаемая

Я снова причастен к раздумьям о дивном.

Эскиз набросал, где удачный роман.

Сознанием жарким, большим и ретивым

лечу в неизвестный, столичный туман.

Средь сизого дыма и едкого смога

сияет кудесница, что молода,

на радость родам, незаметному Богу,

как будто бы Спасская чудо-звезда.

Я грежу о ней, и ветвятся идеи,

летят или скачут; и их не догнать.

Раздольны и так высоки те затеи,

глубокие, что до конца не познать.

Мечтательной кистью рисую и крашу

события будущих дней и ночей.

Макаю в палитру, стаканы и чашу,

придумав имение, сад, сыновей…

И акт сотворенья уже неподвластен,

пылает пожаром на веси, версты.

Но женщина эта всекроющей масти.

И все мои думы – пустые мечты…

Елене Тукаловой

Внук Советского союза

Ясный пейзаж деревенского мая,

зелень полей и посадок, бугров,

свежие ветры от края до края,

сходки пернатых сарайных жильцов,

лёгкие вздохи до глуби, предела,

речка и пруд, и луга, и сады,

ток, рукодельники, сотня уделов,

труд и хозяйства на вкусы, лады,

волны земель и посевы, и всходы,

ржавые глины, домов благодать,

всюду потомки с исконным их кодом,

тёрн и берёзы и дюжина стад,

радуга лент и отрезков заборов,

избы и клети, ряды тополей,

крепость умов и богатства просторов,

песенность птиц и пролёты шмелей,

хлебно-молочные, мудрые нравы,

стать, трудолюбие, быль, красота,

белые оползни мела, как лава,

облачный пух, синева, чистота,

малое кладбище – знак долголетья,

ветви геройских и честных родов,

дикая яблоня, пир многоцветья…

Сельский Эдем – колыбель городов.

Крицыным Фёдору Митрофановичу и Екатерине Ефимовне

На подступах к Германии

Твердили нам – нет душ, всевышних,

а есть лишь долг и вождь земной.

Я верил в это, аж с излишком.

Но было это пред бедой.

Я много раз встречал спасенья,

везенья, акты всех чудес.

Я понял, люди в проявленьях

страшней, чем самый адский бес.

Так, с осознаньем зла земного

и с красной, чёрной верой в ложь,

в последний миг узрел я Бога,

когда в меня вошёл штык-нож.

Тогда мне стало вмиг спокойно,

в бойце увидел божий перст,

что дал погибнуть мне достойно,

и этим спас простую честь

от поруганья, плена, казни,

от мук, какие знал Христос…

Теперь смиренен я средь газов,

и под спиной соломы ворс.

Вокруг черно и гной слоями.

Минувший бой не дал вестей.

Я заслужил свой сон боями,

обрёл покой среди друзей.

Накрыт листком медали тонкой,

навесом тьмы меж братских снов.

Останусь я для всех потомков

в могиле на земле врагов.

Карее пёрышко

Карее пёрышко словом нарядно.

Точено твердью бумаг и годов.

Пишет изящно, логично, опрятно,

славно вещает без плат и трудов.

С верой и рвением лист гравирует,

будто танцуя, порхая под скрип,

в строчки вонзаясь, речами пируя,

вновь создавая святой манускрипт.

Вновь лаконично мотив излагает,

и с каллиграфией букв и письма.

В опыт и страсти свой кончик макает.