Арина Амстердам - День последней капли

И все же она не могла простить себе приступа идиотской болтливости, благодаря которой доктор Фридман к концу приема знала о ней едва ли не всё. И это за короткое время, когда она не сидела с распахнутым, как сундук, ртом.

Консультация закончилась полным Женькиным поражением. Лечение было назначено на послезавтра, на этом они и попрощались.

«Ну кто пытал, а? – Женька с ожесточением вышагивала, стиснув мобильник. Она не собиралась звонить ни по работе, ни домой, ни друзьям. Она ждала звонка из клиники, которого не дождется и, понятно, наберет сама. Разве обязательно было рассказывать доктору про невыносимую Лу, про то, как, наконец, вчера освободилась. Ведь если послушать со стороны, выходит, совсем безвольная личность – больше года терпела тиранию малолетки. А про Эйми – разве наличие такой заплатки на личной жизни – это то, что должен знать твой стоматолог? А почему было не рассказать про пяток отличных бывших, с которыми была практически счастлива, рассталась почти без проблем и неплохо общаешься по сей день! И это всё стоматологу. Который, кстати, и не сказать, что благоволит. «Ведь это, в конце концов, репутация папы! – кляла себя Женя, – Она начнет сплетничать, разнесет по всем знакомым, что дочь доктора Аудендейк жила с гигантским насекомым, а виновата буду я. А про маму, про детство, про три дорожки кокаина и клиническую смерть, и про моего пластмассового Дон Кихота без одной руки, – зачем всё это было сказано? Ну и что ты знаешь к концу визита о Николь Фридман? – Женька беспощадно себя добивала, – кто она, с кем живет, много у нее было женщин, а мужчин, а собак и комнатных растений, ходит ли она на пилатес или предпочитает кулинарный кружок? А ведь ее рот был свободен! Ты не совала в него руку! Но она ничего тебе не рассказала. Значит ли это, что ее биография – чистый лист, без единого события за все тридцать чем-то лет? Нет, конечно! Это значит только, что ты дура! Что притяжение, возникшее на пустом месте и, заметь, одностороннее, развязало твой чертов язык! А ведь ты взрослый человек. Господи, мама столько лет учила тебя, что каждое твое слово – это повод для пересудов за спиной… как ты могла!»

Она не узнавала себя, точнее, нет, наоборот, слишком узнавала и тем сильнее клеймила. Мир больше не был вчерашним или даже утренним. Теперь в нем существовал некто, чье мнение было важно. Не как Мадо. Мадо как раз обесценилась вмиг.

Женька решила во что бы то ни стало реабилитироваться молчанием. Послезавтра же.

Молчать, многозначительно молчать. До упора. Как вождь краснокожих.

В следующий визит все было так же. Женькину речь несло с устрашающей скоростью, она едва дожидалась возможности закрыть рот, чтоб выложить еще одну деталь своей жизни, Николь слушала, но уже не равнодушно. Улыбалась, уточняла, переспрашивала и шутила. Но всё сводила к лечению зубов. В какой-то момент Женька опомнилась и сменила было тактику – задала вопрос. Простой и конкретный – «а вот твои клыки выдаются вперед от природы или это работа ортодонта?»

Но ответ Николь ее не утешил: «Это долгая история, ты зубами во сне не скрипишь?»

– Нет, а что?

– Ничего…

Вот и весь ответ.

Женька насупилась и замолчала. Красиво многозначительно насупиться можно, сжав губы в «профиль бритвенного лезвия». С разверстым ртом выглядишь дурой и без того. А уж насупившись – вдвойне. Но тут, как нарочно, в гости заглянул доктор Аудендейк. Кинул легкое «Привет, как ты? Ооо, маленькая… Хм… – он смутился, – Женя, и ты здесь? Привет! Очень рад… Ну, вы как?» Женька промычала что-то умоляюще-утвердительное. Ники поманила ее отца сверкающей стальной хреновиной. Он подошел, озабоченно склонился над Женькиной зияющей глоткой, словно рубит в стоматологии или там есть такое, что и слесарь признал бы катастрофой. Ники показала ему что-то в зеркальце с тонкой как стержень рукояткой. Он закивал и, скорбно подняв брови домиком, покачал головой. Спросил «Это он?» Ники сказала «Как видишь…» Словно члены тайного ордена. Вся ее сухость куда-то ушла, на щеках смайликами залегли скобочки – она улыбалась доктору Аудендейк, будто между ними пробегала неконтролируемая нежность. Он тоже улыбнулся, даже скорее, счастливо расплылся, но потом вдруг собрал улыбку и строго взглянул Жене прямо в глаза.

– Кариес, дорогая! Ники придется сверлить. Да, Ники? Не церемонься, пожалуйста, сделай, что надо. А ты, – он воззрился еще суровее, – будешь чаще ходить к стоматологу. Невозможное упрямство!

«Легко ему, когда я в таком положении, – обиженно подумала Женька, – но зачем же при этой… Ведь на самом деле он никогда меня не строжит! Так зачем показывать ей? Кто она такая? Она на него так смотрит, папа явно ее кумир, он не обязан ей угождать. Она ему в подметки не годится. А он боится ей не угодить! Вот блин, никогда больше не приду!»

– Как себя чувствует Крис? – спросил отец, – Как его коленка?

– Заживает… – Ники ответила неохотно и суховато, и папа смутился.

– Ну хорошо, раз заживает. Правильно. Что ему будет, мальчишке!.. Все они такие, сначала гоняют на скейтах, потом их лечи, волнуйся. А всё на них и так заживает. Волнуйся-не волнуйся, заживает с одинаковой скоростью, – он смутился вконец, – А ты совсем зубы не бережешь! А они – твоё богатство. С таким большим ртом зубы надо держать в полнейшем порядке, поняла?

«Хм, нельзя было сказать «с такой выразительной улыбкой»? Нашел слова, молодец! Как не сказал «с такой пастью», поэт!»

Женька мученически закрыла глаза. Типа, я с покорностью выношу твои бестактные проповеди, но только потому, что обездвижена и вижу, что ты не в себе.

Папа, наконец, понял, что пора заткнуться, – и резко, глупо умолк.

Минуту висела тишина, не прерываемая ничем. Противное молчание, когда каждый чувствует, что оно не просто так, и что другие это тоже чувствуют. Когда стало совсем неловко, Ники сказала «В принципе, тут всё нормально, я разберусь. Ты иди, не волнуйся, мы сами всё уладим!»

Папа удалился, как-то несмело и чересчур суетливо, спешно.

– Прекрасный у тебя отец! – Ники надела было, но снова стащила медицинскую маску и внимательно, устало посмотрела Жене в глаза. Растянула левый краешек губ в подобие усмешки и опустила взгляд в пол. Что она там видела, неясно, но оторваться не спешила.

– Знаешь, я чуть не пошла в медицину из-за папы! – призналась Женька, – Только поняла, что никогда его не догоню. Таких невозможно догнать.

– А я пошла в медицину из-за своего отца. Он у меня тоже врач, очень хороший. Ну, не такой хороший, как твой, наверно… И пошла как раз, чтобы догнать. Чтобы обогнать. Мне, знаешь, доказать очень хотелось, что я достойна его любви. А оказалось, он и так меня любит… Это понимаешь с возрастом. Когда образование уже получено и ты давно уже сама по себе, когда у тебя уже свои дети. У тебя есть дети? В детстве все не так: кажется, тебя любят все, кроме того, от кого этого действительно ждешь. Я думала, родители меня не любят. Детские страхи…