Григорий Жадько - Страна расстрелянных подсолнухов

Сбивчивый рассказ бедолаги повеселил неизбалованную армейскую публику.

– Ша! … Вы вот это здесь рассказываете на полном серьезе?! – восклицал громко Моня, кося глазами от предвкушения. – Рассказываете, ничем не рискуя?!! Нет! Вы нам просто начинаете нравиться! Французские ароматы до сих пор, по-моему, местами задержались на вас!

Хохот пошел волнами! Чем только не наградили его местные острословы. Даже приклеили кличку «Суворов». Кажется, легче стало идти – смех в походе великое дело, а если бы не перепутались? От смешного, до трагического – один шаг.

Чуть забрезжил рассвет, когда добрались, до перекрестка, но он, как ни удивительно, не был обозначен на карте. Это говорило, что мы заблудились. Необходимо было понять, где мы находимся. Наскоро созвали Совет в Филях! Петров и два сержанта, спорили до хрипоты, но чем громче были их выражения, – тем, очевидно, меньше ясности.

– «Тудою… сюдою»! Два придурка в три ряда! Сами ни хрена не знают! – беззлобно ворчал Моня, – пытаясь выцедить из фляжки остатки воды.

– Старлей мало-мало знал, а за «молочные годы» и то забыл, что преподавали, – брякнул я.

– Не мудрено.

Решили ориентироваться не по карте, а по звукам боя. Часам к одиннадцати, наконец, вышли, к линии соприкосновения и встретили бойцов из соседней бригады. Оказывается, мы забрели не туда куда надо, сделали огромный ненужный крюк, а потом еще его увеличили. Дело приобретало скверный оборот!! Старлей побледнел, трухнул и давай орать, чтобы мы перешли на бег. «Куда там. … Но потрусили».

Бежали вдоль линии фронта, а вообще не столько бежали, сколько делали вид, потому что сил после марша, уже не осталось, но дело пахло керосином. Петров уже не орал, а просил, умолял добавить.

– Ребятушки! Ребятушки!

– Щас, только разбег возьму и с низкого старта, – подбадривал себя Моня, обливаясь потом и дико вращая глазами.

– Ребятушки уже как «козлятушки», – пыхтел я, – на последнем издыхании.

Появились отстающие. Старлей умчался назад, работал добрым словом и «трехэтажными». Голова колонны в его отсутствие перешла на шаг. Потные сержанты сновали, как загнанные мыши. Им приходилось еще бегать вдоль колонны, переходить с права на лево и обратно, а это была дополнительная нагрузка.

Выглянуло солнце, стало припекать. Почти у всех закончилась вода, во рту пересохло, а кто пил, отворачивался. Остальные жадно ловили взглядом счастливчика. Надо было делать привал, но старлей упорно гнал колонну, превратившуюся в неорганизованную толпу. Взводы окончательно перемешались. Наконец и он выдохся, свалился на траву и все как по команде за ним.

Один Моня не унывал, глядя в голубое бездонное небо:

– Я, как та лошадь на свадьбе: морда в цветах, а задница в мыле, – заявил он и вдруг на распев выдал озорной куплет, лежа на спине:

«Мой братан для марафету бабочку одел,

На резном ходу штиблеты – лорд их не имел.

Клифт парижский от Диора, вязаный картуз.

Ой, кому-то будет сорез, ой, бубновый туз!»

Он замолчал, и застрекотали кузнечики, а где-то далеко очень глухо бухало и стучало. Если удавалось прислонить ухо к земле, то звуки становились слышней. Трава была настояна на клевере, тысячелистнике и отдавала прелым, а по небу ползли легкие облака. Ветер был западный.

«Может, это облако пролетало над моим домом? – подумал я. – Двести километров и никакой войны!! Маманька придет с работы, пожарит котлеты, отварит рожки и можно взять в киоске у Сухой балки пива. Сколько хочешь «Янтарного светлого», «Веселого монаха»,» или Черниговского», а может «Монастырского», или «Славутича с двойным хмелем». Сейчас хотя бы баночку любого, холодненького!»! Только у нас в Червонозаводском, единица измерения пива – была ящик или упаковка. Это у нас на рынке можно было купить джинсы Dolce & Gabbana за 200 грн., а на сдачу тебе могли еще вручить носочки от Valentino или Versace. А про ослепительную красоту местных кареглазых девчонок… в белых блузках с большим вырезом и черных сарафанах, отороченных красной каймой – даже не стоит вспоминать. Эти клетчатые юбки, что были много выше колен! А какие соблазнительные ножки! Взгляд ел такую красавицу, начиная со строгого пробора на голове, чуть задерживался на пышущей здоровьем груди, не помещавшейся в блузке, и скользил до высоких каблуков и горящих туфель лодочкой. Да! Мечты. Где же вы наши девчонки, где мой отчий дом?!».

Минут через пять Петров, шатаясь, поднялся и вновь послал нас вперед.

– Откуда он силы находит задохлик?! – удивлялся Новиков, с трудом поднимаясь на ослабевших ногах.

– Дело серьезное! – хмурился Гаврилов, его тоже пошатывало. – Надо терпеть!

Мы бежали через силу. Старлея было жалко – «сельхозник» – разве он думал попасть на войну. Коровки-буренки. Он был спец по качеству молока и больше пробирки ничего не поднимал, но молоко стало не в моде – пошел другой тренд.

– Могут расстрелять, если «сепара» прорвались, – предположил я, переводя дух. – Виновного всегда найдут.

– А тут и искать не надо, – цедил Гаврилов, пытаясь сплюнуть, но слюны уже не было. – Никто не спросит, что за военная кафедра, чему там учили, и почему не было переподготовки?!

Старлей поплелся в хвост, мы сразу перешли на шаг.

– Если отобьются, то ничего, – размышлял я, вытирая лоб, – но на войне наказывают не тех и не за то. Блестящие кабинетные операции наших штабов проваливают трусы на передовой. Это давно известно! Командование на себя грехи не возьмет. Кто попался первый под руку – тот и виноват.

Мы опять перешли на легкую трусцу. Редкий дубовый лесок и кусты акации закончились. Впереди раскинулось обширное и ровное, как тарелка, поле, а линии фронта не было. Была граница соприкосновения с противником, но где она – никто не знал.

Двигаться в колонне становилось опасно. Старлей, забравшись на какую-то кочку, стал напряженно всматриваться в бинокль. Он протирал линзы собственных очков и мутные китайские окуляры Bassell, и опять до боли шарил по пустым посадкам, полям.

«Что таят эти мирные украинские перелески? Не спрятана ли где-нибудь вражеская батарея?» – думал каждый из нас.

– Хоть наденьте глаза на морду, хоть нет, – невесело лепетал Моня, размазывая грязь по лицу, – это же почти арена Киевского Динамо, тут как голому в баню. Там прячутся, эти сволочи, которые нас так любят. Хотят, чтобы дырок в наших телах было гораздо больше, и мы уже начинали тихо-мирно вонять.

– Не каркай, – прервал его Гаврилов.

Старлей последний раз тревожно посмотрел на нас, и прозвучала неуверенная команда:

– Рассредоточиться! Больше пяти не собираться! При обнаружении двигаться короткими перебежками!

Голос у него был хороший, низкий, мужской и наверно он стал бы настоящим командиром, но надо было ему пережить этот день. А там может и год будет по силам?! Кто знает, что будет через год? На такой срок никто загадывал.