Миров А.Я. - 4ЕТЫРЕ

9. Фраернуться – допустить оплошность, ошибиться.

– Мирон Эрнестович, – Веточка с трудом пересиливала желание погладить утопающего в чашке кофе начальника по щетине, – а чем это вы так испачкались, что даже химчистка помочь не может?

– Да Аннушка опять масло разлила, – грустно отмахнулся Таранов и щедро отхлебнул из остывшего фарфора.

– А давайте я к вам домой поеду? – неожиданно выпалила Груздева.

– Смысл? – насторожился издатель, прикидывая, могла ли разглядеть дотошная секретарша его фатальную ошибку в виде её сердечного подарка.

– А я вам другие штаны привезу! – заискивающе пролепетала Виолетта.

– Ну добро, – Таранов поморщился в лицо вынужденной перспективе.

– Я быстро, – бросила Груздева и навострила каблуки к выходу.

– Только ты это, – Мирон окликнул довольную секретаршу, – не фантазируй там: обычные джинсы бери!

Дверь захлопнулась, издатель выдохнул пять букв отечественного алфавита. Но упоминать всё слово целиком мы здесь не будем. Чай, и барабан не крутили. Памятуя эксцентричные замашки Виолетты, Таранов больно переживал за верность понимания его напутствия. Знает ли человек, купивший подобное нижнее бельё, что такое «обычные джинсы»? Ёрзая вспревшим подарком по кожаному кресло, Мирон перебирал в уме весь свой гардероб. Так, вроде, и нет у него ничего такого… Такого же странного и такого же за гранью добра и приличий, как эти «чуханские 10» трусы.

– В таких и зажмуриться 11западло! – печально оповестил он тишину кабинета и принялся хлюпать остатками кофе. – Да ну на хрен!

10. Чуханский – принадлежащий чухану: человеку из низшей касты тюремной иерархии.

11. Зажмуриться – умереть.

Отбросив чашку, Таранов вскочил с изрядно нагретого места и взялся расхаживать по подвластной ему территории в слегка ускоренном темпе. То ли то была горечь кофейной гущи, опровергшая красивую мысль о том, что «весь сахар на дне». То ли это жаркие объятия облегающей начальствующий таз мебели. А, может, сие мысли о смерти придали его жизни лишней скорости. В любом случае, хоть шагай, хоть думай, но без помощи Виолетты, нечаянно соорудившей эту ловушку, из капкана непотребных семейников ему не выбраться.

– Ты сегодня невыносимо прекрасна! – обратился к секретарскому тылу Фривольный.

– Родион, ты? Приветик! – выпрямившись, Виолетта вернула себя за стол и потёрла обезжиренную поясницу. – Помоги карандаш достать. Вон туда закатился, – она тыкнула маникюром в недоступную для понимания область.

– Карандаш? – попытался потянуть время редактор, прикидывая, сколько пыли в указанном месте. – Давай я тебе свой принесу? Да или вот, возьми ручку, – Фривольный достал из стакана писчий предмет и с улыбкой протянул его запыхавшейся Груздевой.

– Спасибо, но мне для губ, – Веточка вернула шариковый презент на место. – Я уже опаздываю! А у тебя руки длиннее. Вон он, под принтером лежит.

– Хорошо, – зачем-то произнёс Родион, плохо улавливая связь между её неуспеванием и своими конечностями.

Поменявшись с Виолеттой локациями, Фривольный, зажатый между столом, стулом и прочими атрибутами секретаря, раздумывал, как бы ему поприличнее согнуться. Любопытствующая Веточка стояла как раз напротив предполагаемой точки сгиба и нетерпеливо брякала связкой ключей.

– Кстати, ты не могла бы одолжить мне стикеры? – нашёлся ведущий редактор.

– Стикеры? Это что? Которыми бумагу скрепляют? А зачем тебе много? У меня лично он один, стикер этот.

– Нет, Веточка, то степлер, а я бумажки прошу. Разноцветные такие. Их ещё наклеивать куда-нибудь можно.

– А, цветные прилипалки, поняла. Так бы сразу и сказал! – догадливая Груздева отвернулась от Фривольного и обратила взор к нужному стеллажу.

Пока она ковырялась в канцелярских изысках, редактор со спокойной совестью и будучи вне стороннего наблюдения склонился к принтеру. С трудом нащупав в клубке проводов искомый, как он надеялся, предмет, Фривольный подхватил добычу и резко выпрямился.

– Держи, – он радостно протянул алый карандаш Груздевой, но та уже успела погрязнуть в недрах стеллажа.

– Спасибочки, а это тебе! – умаянная поисками Виолетта швырнула в редактора спрессованными листочками.

– Слушай, я чего вообще зашёл-то, – Фривольный задумчиво постучал по столу пачкой стикеров. – Тиран у себя?

– У себя, у себя, – пролепетала Веточка, подводя и без того яркие губы. – Но к нему нельзя! Совсем нельзя! – она открыла сумочку, бросила в неё карандаш и вернула вопросительный взгляд к настенному зеркалу. – Он злой, очень злой, – убедившись, что внешность таки не подкачала, секретарь накинула сумочку на плечо. – Сказал, никого к нему не пускать! Всё, я убежала. Пока, пока!

– Ну привет, – растерянный Фривольный опустился на стул. – А как же «Вампиры тоже плачут»? Он же вчера обещал мне дать ответ! Это же Кит Базаров! Он ждать не будет…

Родион прервал драматичный спич, смекнув, что вопрошать у пустой комнаты бессмысленно. И это как минимум. Про как максимум думать хотелось не очень.

– Ладно, – кивнул он себе, – пойду и сам спрошу. Ну и что, что он злой? Он вообще добрым-то бывает? Не убьёт же он меня, в конце концов! Так ведь?

Покинув секретарское убежище, редактор обратился к зеркалу. Но отражающая поверхность не соблазнилась на разговоры, продолжив безмолвствовать. Тогда Родион приблизился к «вратам ада», как именовали подчиненные вход в кабинет начальника, и ещё раз выдохнул.

– Была не была!

Он прикусил нижнюю губу и потянул на себя дверь:

– Мирон Эрнестович! Ой! Прикольные трусы! В смысле…

– В смысле ты постучать забыл! – гаркнул Таранов, багровея от ярости.

– Да, простите… – Фривольный вдруг понял, что молчание зеркала в приёмной означало стопроцентное «нет!».

Нет, не надо было ему сюда приходить сегодня. И завтра не надо бы тоже. И…

– Прикольные, говоришь? – издатель не сводил глаз с бледнеющего редактора. – Хочешь, подарю? Прям ща? – искря гневом, он ухватился за резинку обсуждаемого белья.

– Нет, ну что вы. Извините! Хотите, я попозже зайду? – заплетающимся от переживаний языком промямлил Фривольный.

– Не хочу! Поэтому говори сейчас. Чё надо?

– Мирон Эрнестович, – Родион упорно пытался найти в кабинете что-то пригодное для взгляда. – Я по поводу вампиров, – но в глаза всё одно бросались только сердечные трусы шефа. – Ну которые тоже плачут.

– И чё с ними? Предлагаешь, пожалеть? – ехидно осведомился Таранов, уперев левую руку в смачный бок.

– Вы же прочитали новеллу Базарова? Я вам вчера рукопись оставлял. Вы ещё обещали подумать…

– Даже так? А точно обещал? Не клялся? На трусы вот эти самые не спорил? Ладно, заходи.

Тиран Эрнестович милостиво кивнул на один из свободных стульев, оцепивших статическим хороводом массив начальственного стола. Мебель словно ждала, что вот-вот придёт тот, кто наконец-таки сомкнётся недостающим звеном, потом включится задорная музыка и эх, гуляй да разгуляй! Но нет, Фривольный вопреки надеждам кабинетного гарнитура скучно примостился на краешке стула. Таранов отвернулся к задумчивому окну, но не сыскав в стекле ничего познавательного, вернулся к столу и уверенно оседлал поостывшее кресло. Мебель грустно вздохнула: опять движухи не вышло. Ну что с них взять? Люди! Ты к ним всей душой, а они к тебе…