Борис Мир - Present Perfect Continuous

Они обе неплохо зарабатывали: мама работала в хорошем ателье, еще и так брала заказы, а тетя – шеф-поваром в ресторане. Она была дочкой обеих: одевали ее, как куколку. Даже в войну она особой нужды не помнит.

А потом мама умерла. И болела недолго. Сразу после войны – она тогда была еще совсем девочкой.

Тетя и кормила, и одевала ее по-прежнему, но была с ней строга: подружек можно приводить только по ее выбору, и если что, то пусть больше не приходит. Домой чтобы вовремя. Порядок чтоб дома всегда, и выглядела обязательно аккуратно.

Не успела техникум закончить, тетя начала прихварывать, а потом и вынуждена была уйти с работы. Добра в доме было немало; кое-что поначалу продали, чтобы жить по-прежнему, – главным образом, питаться: тетя любила вкусно покушать. А потом она устроилась в артель инвалидов – делать искусственные цветы, и зарабатывала немало, потому что Фая ей много помогала.

Такая была жизнь: работа, магазины и домой – там готовка, уборка и изготовление цветочков в неизменном обществе тети. Летом добавлялись еще заготовки: варенье всех сортов в солидном количестве – себе к чайку, гостей, бывших тетиных коллег, принять; наливочки – единственное спиртное, что водилось в их доме. Буфет всегда ломился от банок. Тетя даже отпускала ее в ночные поездки за грибами, когда давали автобус на работе: чтобы засолить и замариновать свои.

Так и жила. Дома идеальный порядок – ни пылинки, и тетя, строгая с ней, но взявшая на себя всю заботу думать и решать. Развлечений, кроме поездок за грибами и редких культпоходов или экскурсий от работы куда-нибудь, еще гости, тетины, не слишком редкие: тетя была довольно общительной. Иногда она говорила своим подружкам:

– Пора бы ее и с рук сбыть. Помогли бы – познакомили. А то сама больно робка.

Обещали – забывали, но раза два приводили: один – ей совсем не понравился, другой – тете.

– Ничего – не старая еще: куда торопиться!

А после у тети начались обострения – тут уже все побоку. И цветы не крутили, хрусталь либо ковер продавали – чтобы врачи из платной: лучшие, профессора.

И еще – в глубине души – опасения: всякого наслушалась на работе. Тетя вот, да и мама, прожили так – и ведь ничего. А тут все менять: страшно.

Так вот и крутилась: только дома, только с тетей – не вылезая почти.

Два года тому назад тетя начала сразу резко сдавать: слабела на глазах. Стала заговаривать с Фаей о своей смерти, о том, как она без нее жить будет. Подробненько. И еще сказала, что сберегла для нее немало золота и камешков, что остались еще от покойной бабушки, – припрятаны были на черный день, да обошлось. Сказала, что где, достать велела и принести; показала все, сказала название каждого камешка и цену каждой вещи.

После смерти ее как что оборвалось: пусто стало. Незачем было, а спешила домой – убираться. Готовила ужин, а в рот не лезло – пропадало, и готовить стало редко: так как-нибудь. Варенье пора было варить – а для кого, зачем: в буфете банок еще полно осталось. В общем: делай, что хочешь – да не хотелось. Даже телевизор, который совсем им с тетей не мешал цветочки делать, не включала…

Я спешно налил ей еще рюмку ликера. Она сделала несколько глоточков.

…Так вот и жила поначалу, не зная, куда себя деть. С работы домой уходить не хотелось: там люди, разговоры, которые, хотя она в них не участвовала, отвлекали.

Ее дело, как и других – следить за приборами. Снимать и записывать в журнал нужные показания; они же отвечают за своевременную поверку и смену приборов на пультах. Если строго все выполнять, то ЧП почти никогда не будет, а у нее был порядок, как дома, да еще она лучше других чувствует, если с приборами что-то неладно: потому у нее ЧП ни разу и не было. А без ЧП остается еще свободное время: можно поболтать. Еще некоторые успевают вязать, понемногу, прямо на работе, только так, конечно, чтобы особо не видели.

Там ей и показали, как это делать: попросила, чтобы чем-то занять себя. Получилось у нее как-то сразу, и когда показала первую связанную кофточку, сослуживицы ахнули: ни малейшего изъяна, а быстро – будто этим уже давно занимается. Еще бы не быстро: пришла домой, и почти сразу за спицы – свободна ведь – и до ночи. Нравилось: успокаивает очень – так и говорили.

Уже через полгода вязала лучше всех на работе. Почти всем у себя связала по кофточке – бесплатно, только шерсть, конечно, их была. Потом одна из сослуживиц попросила связать для своей подруги – за деньги уже. Сама назвала цену, небольшую, но вмешалась другая сослуживица:

– Ты что: за такие деньги? Знаешь, сколько все берут – да еще вяжут вдвое дольше?

Но Фая сверх той цены ничего не взяла: делала за деньги ведь первый раз. А заказчица, придя за кофтой, еще и торт принесла, благодарила долго.

Кто-то еще иногда пользовался: просил связать своей родне, за невысокую плату. Но чаще стали приходить те, кто платил как следует. Стоило уже: любую вязку быстро осваивала, да еще чувствовала сразу, кому что пойдет – от матери, видно, унаследовала.

– И та кофточка – не покупная, не импортная: своя.

Много вязала: не ради денег – для занятия времени и успокоения. Но деньги, все равно, шли – и немалые, а девать их было некуда – копила просто, даже на книжку не клала.

Иногда накатывало что-то, даже вязать не могла – петли путала. Но быстро проходило.

– А теперь ты есть – и вот хорошо мне. – Я улыбнулся неожиданному, чисто библейскому, обороту ее последних слов.

– Давай пересядем. Туда, – я кивнул в сторону дивана.

– Зачем? – слегка заплетающимся голосом спросила она.

– Затем. Разве ты не хочешь? – И она засмеялась и сказала:

– Хочу.

…Я очнулся от сна, когда за окном было уже совсем темно. Мы лежали рядом, раздетые, и она грела меня своим теплым белым телом. Я медленно провел по нему рукой – она не проснулась, продолжая тихонько похрапывать.

Становилось жарко, и я вылез из-под пледа, включил свет в секретере. В бутылке на столике еще был ликер, я налил себе, медленно высосал рюмку. Но он оказал на меня, как это иногда было, обратное действие: я стремительно начал трезветь – и оттого почувствовал себя совсем здорово. Даже есть захотелось.

Вытащил антрекоты из холодильника, побил их ножом и поперчил. Начистил картошки, поставил ее жарить.

Пошел ее будить. Она мотала головой, не желая просыпаться. Да и я, грешным делом, больше глядел на ее не прикрытые прелести, чем старался растормошить ее. Чуть не соблазнился снова улечься с ней, но вовремя вспомнил про картошку, – убежал на кухню и оттуда услышал, что она встала. Тогда поставил еще одну сковородку: жарить антрекоты.

Через несколько минут она вышла, накинув халатик, на кухню. Подошла ко мне, поцеловала еще чуть липкими губами: