Борис Мир - Present Perfect Continuous

– Давайте уж донесу вам их, – предложил я.

– Неудобно как-то, с какой стати я вас стану утруждать, – она глянула на свои сумки. – А вообще-то, тут недалеко, – нерешительно добавила она.

– Вот и ладно!

У дома, расположенного внутри какого-то темного двора со сквериком, она вяло попыталась забрать их, – я таки донес на третий, самый верхний, этаж.

– Здесь?

Она чего-то мялась.

– Может, я вам что-то должна? – давясь, пролепетала она. – Вы не стесняйтесь, пожалуйста, сами скажите, сколько.

Это меня развеселило. Засмеялся – и совсем вогнал ее в краску.

– Ой, я, кажется, совсем не то сказала. Простите уж, пожалуйста!

– Да ничего!

– Может, я хоть чаем вас напою, а? С вареньем. Я ведь уж и не чаяла дотащить, – глаза ее за стеклами очков казались страшно виноватыми.

Ладно, пусть напоит чаем, угостит вареньем. Посижу и поговорю, благо человек ничего обо мне не знает. В общем-то, мне не так уж и хочется домой.

Коридор, куда мы вошли, был недлинный, но очень широкий. Сунул сумки под вешалкой. Помог ей снять пальто, потом она сняла шапку, – и я удивился, как она сразу изменилась, став без них намного моложе: моя ровесница, в крайнем случае, старше всего на пару лет. Кофточка уж больно симпатичная была на ней, крупной вязки, нежно пастельного цвета. Она почувствовала мой взгляд и с какой-то горделивостью оправила ее.

Кухня, в которую я помог ей отнести сумку с продуктами, поразила размерами: метров шестнадцать, никак не меньше. Обставлена наполовину, как жилая комната: обеденный стол, кушетка, кресло. И телевизор стоит.

– Разве в этих домах не коммунальные квартиры? – спросил я удивленно.

– Да, конечно. Эта – во всем доме – одна отдельная. – Она увела меня в комнату, обставленную какой-то сборной мебелью, и попросила немного обождать.

Слышно было, как на кухне лилась вода, хлопала дверца холодильника. Я закурил, поискал глазами пепельницу – ее не было.

– Извините, – сказал я, когда она заглянула в комнату, – закурил без спроса.

– Да, пожалуйста, пожалуйста!

– Пепельницу какую-нибудь можно?

– А, да! Сейчас, сейчас.

Чай она подала на специально постеленной вышитой скатерти, варенья поставила несколько сортов, да еще тарелочки с колбасой и сыром, баночку шпрот.

– Садитесь, пожалуйста!

– Вы же меня только чаем поить собирались.

– И закусить немного не мешает.

– Закусывают вино, – я пошел, принес свою бутылку. – Слабенькое, не бойтесь, – чистое сухое.

Вскочила, рюмки достала.

– Будем здоровы!

Она была непривычна к сухому вину: это я понял по той тени разочарования на лице, с которым она сделала свой второй глоточек.

– Кисловато?

– Да, знаете. Мы больше привыкли пить наливочку.

Тогда я предложил сварить глинтвейн. Корица у нее нашлась, и даже в большом количестве. Рецепт я когда-то прочел в какой-то книге, но помнил смутно. Положил сахару и корицы на глаз, еще бросил две гвоздичины на всякий случай. Нагрел до того, что вино стало чуть парить.

А получилось совсем таки неплохо: горячее, сладкое и пряное пойло. Оба с удовольствием выпили по большой рюмке. Она вскоре раскраснелась, глаза заблестели, оживились, и тут я, чувствуя, что сам прихожу в более приятное состояние, рассмотрел ее как следует. У нее, оказывается, было таки не такое уж плохое лицо: с мягкими чертами, нежной кожей. Губы чуть пухлые, нос с крохотной горбинкой. И короткая прическа явно идет ей.

Она немного разошлась, и мы завели разговор. Благо познакомились в мебельном магазине: подробнейшим образом обсуждали качества болгарской «стенки» «Напредък».

– Для такой комнаты – самое подходящее. – И в самом деле – вдоль одной стены становятся предметы собственно «стенки»: сервант и бар со стеклянными полками сверху, такого же размера необычный секретер с подсветкой и двустворчатый гардероб. Остальные предметы: диван-кровать, два массивных кресла, два пуфа и журнальный столик тоже мысленно расставили по комнате, и она обрела весьма современный, очень уютный вид.

Выпили еще глинтвейна – и все переставили: диван поставили не против «стенки», а сбоку от нее – там, где вначале поставили кресла и столик, которые теперь поместили в угол у окна, против «стенки» и входа; получилось гораздо просторней зрительно.

Еще глинтвейна втянули и стали обсуждать обивку: цвет – красный или синий? Синий – это необычно, неизбито. Но, пожалуй, холодно, мертвенно. Красный, все же, лучше. К тому же, можно и красный палас положить на пол: у нее есть возможность именно такой достать.

За обсуждением цены прикончили остатки глинтвейна. Семьсот пятьдесят рублей – это, безусловно, самый дешевый гарнитур. Пять жестких и пять мягких предметов. Кресла немного тяжеловаты, но это как раз и модно сейчас. И фанеровка весьма неплохая: полированный ореховый перед с приличной текстурой; красное дерево, тоже полированное, кое-где внутри; лакированный дуб с боков и сверху.

Поскольку глинтвейн кончился, стали пить чай с вареньем, которое все было довольно засахарившимся: по-видимому, хранилось очень давно. Взятая нами тема обсуждалась и обсасывалась, мы не отклонялись от нее. Как будто ничего на свете для нас больше не существовало. Непонятно, почему. Я лично никакую «стенку» покупать абсолютно не собирался; она, похоже, тоже: мебель в комнате была хотя и не современная и несколько мрачноватая, но не настолько страшная, что ее немедленно нужно менять. Просто, тема для разговора: удобный предлог для общения не знающих куда себя деть от одиночества людей.

От выпитого глинтвейна и чая стало жарко. Я не выдержал и расстегнул пиджак; она несколько пуговок своей красивой кофточки – и я учащенно задышал: разрез и начинающиеся округлые выпуклости белоснежной груди в вырезе блузки!

Да это же женщина! Да, черт меня побери! Я болтал и был доволен, Я готов был говорить с кем угодно – а это ведь женщина, и, может быть, с ней будет возможна не только говорильня. Не сразу, конечно: потребуется время. Надо воспользоваться этим, первым моим, знакомством: начать встречаться, и тогда – потом, когда-нибудь, может быть… Я поспешно закурил.

Говорить стало трудней. Она тоже как-то сникла. И я решил, что мне лучше всего попрощаться и уйти.

Стал натягивать пальто, соображая, как бы более ловко спросить номер ее телефона (аппарат стоял в коридоре в нише), и тут только вспомнил, что даже не спросил ее имя. И не назвал свое.

Я поднял голову. Она стояла рядом, улыбаясь мне. Доверчиво и робко, и устало немного.

«Потом. Когда-нибудь. Может быть…» Зачем? У других это же все сразу. Чем я хуже? Ну, возьму вдруг – обниму ее и поцелую в губы? Что она сделает: даст по морде? Едва ли. Ну, а если и даст: а что она – чем-то дорога мне, и я ее боюсь потерять? Тогда – гуд-бай: не знали друг друга – и дальше не знаем. Не страшно!