Людмила Князева - Маски любви

– У вашей супруги возможны рецидивы. Я бы даже сказал, – они неизбежны. – Сказал психиатр. – Бережное отношение со стороны близких, хорошее взаимопонимание с мужем, ну, конечно, – постоянный медицинский контроль, могут со временем придать заболеванию вполне безопасную для жизни, вялотекущую форму.

«Бережное отношение», «взаимопонимание» – да, Берт не мог убедить себя в том, что когда-либо был способен дать это Моне. Тем более – теперь, когда он не находил в себе никаких иных чувств к этой женщине, кроме вины и жалости. Глядя в ее огромные голубые глаза с остановившимися черными зрачками, Берт видел в них свое отражение – хладнокровного убийцы, монстра, загубившего жизнь любимой.

Но, как ни странно, сосуществование Берта и Моны принесло, наконец, желанную стабильность. Они уже знали, что могут ждать от себя и друг от друга, ничему не удивлялись и ничего не боялись. Приступы депрессии, регулярно сражавшие Мону, сменялись периодами агрессии, сочетавшимися с гиперсексуальностью. Она становилась настоящей чертовкой – опасной, жадной, ненавидящей Берта и жаждущей его близости. В такие дни Мона была ненасытна, возбуждая у Берта какие-то новые ощущения, замешанные на садомазохистских комплексах. Отвращение к бешеной фурии, изрыгающей оскорбления и брань, чувство вины перед ней и презрение к самому себе смешивались с сильнейшим желанием. Обладая Моной в такие моменты, он уничтожал что-то в себе – остатки трепетной нежности, ответственной любви, которые мешали ему жить.

Вытащив Берта из швейцарского санатория, Мона заперлась с ним в гостинице Гриндельвельда. Трое суток прошли как в бреду. От выпитого виски у Берта ломило голову, перед глазами стоял туман. Его лицо покрылось колючей щетиной, от слабости подкашивались колени, но он продолжал хотеть Мону, занимаясь любовью, как одержимый.

Под вечер третьего дня, сжимая в объятиях жену, Берт понял, что она в обмороке. Но не мог вспомнить, как долго он обладал покрывшимся холодной испариной, безжизненным телом.

«Так дальше нельзя. Мы погибнем оба», – решил Берт, распахивая окно. Прохладный осенний воздух ворвался в душную, смердящую испарениями комнату.

Вернувшись домой, Берт подумал, что жуткие гостиничные сцены скорее всего приснились ему. Бледная, слабенькая, но нежная и робкая, как Гретхен, Мона ничем не напоминала безумную нимфоманку, завладевшую им в швейцарском отеле.

… Они завтракали на террасе, обсуждая перепланировку цветника и необходимую реконструкцию дома. Запертую детскую комнату, о которой они боялись вспоминать целых три года, было решено превратить в спальню для гостей. Мона все ждала Мартина, который не появлялся после ее попытки самоубийства и последующего лечения в психиатрической больнице. Других гостей, вроде, не предвиделось.

Во время поездки в августе на фестиваль MTV в Лос-Анджелес Мона возобновила кое-какие голливудские знакомства. Но через неделю Берт оказался в больнице и еще почти месяц долечивался в «Кленовой роще». Отснявшись в незначительном эпизоде, Мона ринулась в Гриндельвальд, чувствуя нарастающую агрессивность. Она регулярно навещала искалеченного мужа и пришла в бешенство, когда бинты были сняты. Он все-таки умудрился еще раз насолить ей, изуродовав рубцами свое тело. Он решил ускользнуть от ее притязаний под прикрытие болезни и слабости.

Мона была готова убить этого человека. Но вечером в ресторане Берт ужинал с другой – с несчастной уродиной, глядящей на него влюбленными глазами. И он смеялся, смеялся так, как уже давно не умел смеяться с Моной! Берт остался мужчиной, и этот мужчина мог принадлежать только ей.

В маленьком номере провинциального отельчика Мона взяла реванш за причиненную ей боль. Она стала ненасытной фурией, мечтая умереть в его объятиях. Длительный обморок принес разрядку. Наступил период расслабленного покоя, поддерживаемый транквилизаторами. Мона снова почувствовала себя ласковой женой и заботливой хозяйкой уютного дома, который требовал реконструкции.

– Не беспокойся, дорогой, комнаты для гостей не будут пустовать. Нам надо быть готовыми к встрече с твоей славой. – С обожанием посмотрела на мужа Мона. – Друзья, поклонники, журналисты – обычное окружение спортивных звезд… Кстати, тот симпатичный блондин, что затащил нас пообедать в Лос-Анджелесе и все бубнил про таинственных спутников человека, – он, кажется, собирался писать книгу об автомобилях…

– Да нет, малышка, ты не поняла, не об автомобилях вообще, и тем более не о гоночном спорте, а о тех роковых машинах, которых преследует проклятье. Моя карьера его вряд ли заинтересует… Тебе подлить молока?

– Пожалуй, этот рокфор чересчур солоноват. Надо сказать Карле, чтобы не брала продукты в «Энтоне». Мне кажется, мы можем позволить себе более дорогие магазины. Даже без наследства твоего милого батюшки.

– Конечно, детка. Я получаю достаточно, чтобы не вспоминать об экономии и скаредности моего отца. – Берт порадовался смирению Моны. Обычно она называла старика Уэлси «мерзавцем», «жмотом», «маньяком», помешавшимся на вонючей стерве и выгнавшим из дома единственного сына.

– Ну, я ведь сам ушел. Ушел, чтобы сделать свою жизнь собственными руками. – Говорил он, избегая подробных объяснений.

– Не прикидывайся бескорыстным святошей, Берт, ты получил коленом под зад и вылетел без гроша. Это и заставило тебя вцепиться зубами в глотку удачи… Или, как у вас говорят, «хмельной бабе Фортуне».

– Интересно, – задумчиво спросила Мона, – старик Уэлси знает о твоих успехах или затыкает уши, когда по радио или телевизору произносят твое имя?

– Думаю, его больше интересуют биржевые новости. И к тому же в офисе Дика Уэлси телевизор не бубнит с утра до вечера, как у нас. – Он кивнул в сторону дверей, распахнутых в столовую, и вдруг рванулся к телевизору.

– Что случилось, Берт? – Встревожилась Мона, поспешив в комнату. На экране передавали спортивные новости.

– Детка… – У Берта был ошарашенный вид. – Детка, сейчас сказали, что погибла Линда Керри…

– Керри? – Мона сморщила лобик. – Она что, – гонщица?

– Ах, нет же! Помнишь ту даму на выставке, что потом обедала с нами и рассказывала про свой загадочный камень – «бриллиант Хоупа»?

– Да! Она еще утверждала, что все невзгоды ее семейства отнюдь не от камня… И правда… – Мона печально посмотрела на Берта. – Мы не владеем ничем таким, и вот… ну, как-то не все ладится…

– Верно, но ведь ее нашли мертвой в собственной постели! В августе она выглядела такой бодрой и совсем не старой… А до этого погибли ее муж, сын, сестра… И ведь все они не состояли в «группе риска» и даже не были гонщиками… Мона! – Глаза Берта сузились в темные щелки.