Александра Таневич - На краешке любви

И вот опять...

Она куда-то ехала во сне, в купе, кроме нее, никого не было. Мерно стучали колеса, вагон покачивало. Она уже собиралась раздеться и лечь спать, и вдруг в дверь постучали – зашел толстый проводник в алом цилиндре и красных туфлях. В руках у него был поднос с бокалами, наполненными чем-то. Женя вначале не обратила внимания на странный вид проводника, но когда он спросил: «Вам томатный сок или плазму крови?» – она испугалась и попыталась выйти из купе. Проводник внезапно стал худым, словно жердь, цвет его форменных брюк сменился на бордовый, и он прошептал: «Деточка, помнишь сказку про царя Берендея, до колен борода... А ты отдашь то, о чем не знаешь?» Он расхохотался и внезапно исчез. А Женя выскочила в коридор и начала заглядывать в соседние купе. Все двери были открыты, на полках спали голые люди, и пятки у них поросли волосами. Никто не просыпался, и она вдруг поняла, что все они мертвы. Она закричала в полный голос, и возле нее вновь очутился тот мнимый проводник, теперь уже весь в красном, лицо у него тоже было красное, как у обгоревшего на солнце. Он оскалил красные зубы, захохотал еще раз и, схватив Женю в охапку, выбросил ее в окно. Она громко закричала...

– Тебе снится что-то плохое. Женя! Проснись! – Ира тормошила соседку за плечо.

– Он ко мне вернулся, – обреченно прошептала девушка, придя в себя, и почувствовала, что теперь ей в жизни больше не будет покоя.

– Кто?

– Кошмарный сон. Ирочка, ко мне вернулся кошмарный сон. – И она заплакала.

Девочки обняли подругу, пытаясь успокоить, а она продолжала всхлипывать. «Может, бабушка спасет меня от кошмаров и на этот раз? Но бабу Олю я увижу не раньше чем через месяц. Так долго ждать! Только бы этот красный не приснился еще раз, – думала Женя. – А то я совсем не смогу спать».

Когда из трубки зазвучал бабушкин голос, Дима удивился:

– Ба? Что-то случилось?

Клавдия Ивановна никогда не звонила – не делала этого из принципа. Даже телефон не ставила, считая, что, если завести в квартире этого монстра, внуки совсем перестанут ее навещать.

– Это ты, Дима? Здравствуй, внучек. – Голос бабушки свистел, потому что она подносила трубку близко к губам. – Ты приехал на каникулы?

– Да. Слушай, ба...

– А мать на работе? – перебила его бабушка.

– На работе. Ба, я недавно приехал, поэтому...

– Она придет на обед? – вновь перебил его голос в трубке.

Димка немного растерялся. Ему не нравился тон бабушки. Внук провел в чужом городе почти полгода, приехал на каникулы, а она и не рада этому!

– Когда у нее обед? Как обычно?

– Да, – ответил Дмитрий.

– Значит, скоро будет дома. – На том конце провода наступила тишина.

Димка наморщил лоб, пытаясь понять, что же все-таки произошло.

– Я еще позвоню минут через двадцать, – проговорила Клавдия Ивановна. – Семен в больнице с инфарктом.

– Твой старший брат? А что с ним?

– Я же сказала – инфаркт. Сердце, значит. Ты скажи матери, но не резко, а то и ее удар хватит. Я звонила ей утром, но секретарша сказала, что она уехала по делам и вернется только после обеда.

Перед глазами Димки возникли оттопыренные, усыпанные веснушками уши Семена Ивановича. Уши чуть-чуть шевелятся, потому что дед ест борщ, склонившись над тарелкой. Дед кряхтит и чавкает. Покончив с борщом, смотрит в Димкину тарелку:

– Молодец, мало съел, будет чем собаку покормить.

Дед жил всего в десяти километрах от города, но Дима редко у него бывал. Маленьким он ездил с бабушкой к Семену Ивановичу в гости. Тот целыми днями читал газеты, сидя на завалинке, с внуком почти не разговаривал, только изредка подзывал к себе и просил сбегать узнать, не готов ли ужин. Инга Константиновна тоже не испытывала особой любви к родному дяде, ее прямо передергивало, когда тот называл ее «Голиафом».

Дима не представлял, как у такого спокойного, беззаботного человека, которого никто и ничто, кроме любимого пса Джульбарса, не волновало, могло заболеть сердце.

Он посмотрел на часы. Мать если и появится, то не раньше чем через пятнадцать минут. За это время можно успеть чего-нибудь перекусить. Ему очень не хотелось обедать вместе с матерью.

Димка успел дожевать бутерброд и вымыть чашку из-под кофе, когда услышал скрежет ключа в замке.

– Мам, это ты? – позвал он.

– Да, – отозвалась Инга Константиновна.

– Звонила бабушка: Семен Иванович лежит в больнице с инфарктом.

– Что? Какой Семен Иванович? – Мать зашла на кухню.

– Брат бабушки.

– Семен Иванович? А в какую больницу его положили?

Дима пересказал все, что услышал.

– Хорошо, я позвоню, попрошу, чтобы за ним был должный уход. – Инга Константиновна открыла холодильник и достала кастрюльку с гречневым супом. – Тебе греть?

– Спасибо, мам, я пока не голоден. Я пойду к ребятам.

Инга кивнула:

– Только до ночи не гуляй. Я же тебя совсем не вижу.

– Хорошо, – чуть заметно усмехнулся Дима.

Он до вечера не вспоминал о Семене Ивановиче, а когда наконец заявился около полуночи домой, то нашел родителей на кухне. Они о чем-то тихо разговаривали.

«Сегодня странный какой-то день. Все выбилось из установленного порядка», – пришла Димке в голову нелепая мысль.

– Семен Иванович умер, – не своим голосом сказала мать. И всхлипнула. А отец произнес:

– Хоронить его нам придется. У него более близкой родни нет.

Дима пожал плечами. К известию о смерти он отнесся так, словно умер чужой человек: жаль, конечно, но он ведь уже старый был, шестьдесят восемь лет. И еще подумал, что несколько дней каникул пойдут коту под хвост.

Так оно и получилось. Два дня он был «на подхвате» у бабушки, ходил с ней везде. И в церковь тоже. Попозже подошли Инга с мужем.

На похороны пришли все деревенские пенсионеры. Они долго толпились у гроба, но никто не плакал и не причитал. Потом гроб вынесли на улицу, и люди стояли там. Ждали транспорт.

Инга задержалась в хате, искала валерьянку. Она нервничала, страшно нервничала, но сил нарушить традицию и не проводить родственника в последний путь у нее не хватило. Выходя из хаты, она отогнула от зеркала край черного сукна и ужаснулась – на нее смотрело бледное морщинистое лицо семидесятилетней старухи.

В суете про нее чуть не забыли, автобус уже тронулся, когда она вышла на улицу. Автобус проехал немного и затормозил, передняя дверь открылась. Инга двинулась к нему и вдруг застыла на месте. В окнах – одни черные платки...

Иван Алексеевич сделал вид, что не замечает плохого самочувствия жены: похороны ведь, так и должно быть. Да и просто боялся напороться на обычное Ингино: «С чего ты взял, что я болею?!»

Когда автобус поехал, у Инги закружилась голова, она даже вцепилась в кресло, чтобы не свалиться, но до самого кладбища держала себя в руках.