Ричард Райт - Долгий сон

Пока не утвердят завещание, Эмма, советчиком которой будет адвокат Хит, занимает дом и живет «на доходы от похоронного заведения в соответствии со своими потребностями, исходя из того, каковы они были доныне». Рекс Таккер (он же Рыбий Пуп) получал право «взимать все «подати и платежи» (налоги с публичных домов и так далее). Он читал дальше. «Рексу Таккеру, и только ему, доверяется ведение всех переговоров, как деловых, так и частных (как-то затрагивающих отношения с полицией и тому подобное)». И еще: «Рексу Таккеру предоставляется исключительное право производить выплату всех частных долгов» (то есть взяток). Исполнять обязанности управляющего, «в тесном сотрудничестве с моим единственным сыном Рексом Таккером, было бы целесообразно предложить бальзамировщику Джеймсу Бауэрсу». Ни один из чернокожих обитателей ветхих деревянных клетушек, принадлежавших Тайри, не подлежал выселению «иначе как с ведома и одобрения Рекса Таккера». (И значит, только он, Рыбий Пуп, властен выставить на улицу Мод Уильямс!) Машина Тайри, согласно завещанию, переходила в собственность Рекса Таккера. А вот еще: «После моей смерти моему сыну Рексу Таккеру вменяется в обязанность незамедлительно передать миссис Глории Мейсон хранящийся в сейфе моей конторы, комбинация которого известна одному Рексу Таккеру, белый конверт, запечатанный и надписанный: «Миссис Глории Мейсон»; при этом означенная миссис Глория Мейсон никому не обязана давать отчет о содержимом конверта, если сама не сочтет это уместным».

Ха, будьте покойны, Глории отломится жирный кусок… Теперь Рыбий Пуп знал, что Тайри давным-давно предупредил начальника полиции Кантли, в чье ведение переходят все дела в случае его смерти. Вот только мама… Можно не сомневаться, что Эмма, на правах опекуна, обусловленных завещанием, и призвав на помощь Господа Бога, постарается ставить ему на каждом шагу заслоны благочестия. Впрочем, как бы она ни старалась, у него все-таки останется лазейка на свободу, которой ей не закрыть, — ведь деньги с Мод и таких, как она, будет собирать он и после дележа с полицией сможет делать с ними все, что ему заблагорассудится.

Он сложил завещание, встал, открыл сейф — в нем оказалось три тысячи долларов наличными. В банковской книжке значился вклад в пять тысяч долларов, эти деньги он не имеет права трогать, он попросит адвоката Хита, чтобы тот сам поместил их повыгодней. Другое дело — эти три тысячи; это улов от «Пущи» и заведений, подобных тому, какое содержит Мод Уильямс, — «подати», их не понесешь в банк, не обнаружив, что твой доход превышает положенное. Да и Тайри не зря его учил: «Пуп, эти денежки добыты кровью, они слишком тяжело достаются, елки зеленые, чтоб с них еще платить налог…» А стало быть, сам Бог велел, чтобы он, Рыбий Пуп, брал их себе на расходы — поездки, подарки, рестораны, костюмы, дорогие безделушки вроде запонок и колец — короче, на то, что не бросается в глаза, наводя на мысль о непомерных барышах.

Он отсчитал десять бумажек по пятьдесят долларов и положил к себе в бумажник: он оденется, купит себе все новое, сменит машину Тайри на другую, последней модели, будет обедать на «Птичьем дворе» у Франклина, куда ходят все деловые люди Черного пояса. И еще он подыщет себе новую девочку. А что такого, ей-богу… Если Глэдис лежит мертвая в задней комнате, это еще не значит, что он обязан быть один. Он был уверен, что Тайри одобрил бы такое решение.

Рыбий Пуп положил в карман конверт, о котором говорилось в завещании, надел пиджак и, сев в машину, тронулся к дому Глории. Из окна гостиной пробивался наружу слабый свет по краям шторы, и ему пришло в голову, что, быть может, она не слыхала еще о смерти Тайри. Он нажал на звонок и уловил — или это почудилось? — осторожный шорох за дверью; и в ту же минуту мягкое свечение по краям окна погасло. Он подождал, теперь уже уверенный, что не почудилось — ни свет, ни шорох, — и позвонил опять, но на этот раз дом, погруженный в темноту, не отозвался ни единым звуком. Черт, но ведь там же кто-то есть… Рыбий Пуп снова нажал на кнопку звонка, оглашая тишину резким металлическим дребезжанием. И снова ничего. Встревоженный, он заглянул с крыльца за угол дома: дорожка, ведущая на задний двор, была безлюдна. Он вернулся к двери и принялся названивать что есть силы.

— Глория! — позвал он громко.

Слабо скрипнула половица. Боится она, что ли? Он не отрывал палец от звонка — если она дома, он заставит ее подойти к двери.

— А-а, да пошла ты… — Он выругался и шагнул было с крыльца. Штора на окне колыхнулась. Что за свинство; ведь она дома! Он приложил рот к филенке двери. — Глория! Это Пуп!

За дверью раздались шаги, дверь приоткрылась, и в щелке показалось лицо Глории.

— Заходи, быстро, — сказала она и, распахнув на мгновение дверь, снова поспешно закрыла ее на засов.

— Вы что так трясетесь? — спросил он.

Не отвечая, она прошла в темноте мимо него.

— Кто это там? — хрипло спросил мужской голос.

— Пуп, — прошептала Глория. — Зажгите свечку.

Секунду спустя в зыбком свете обозначились неясные очертания мужской фигуры, стоящей в дверях на другом конце коридора.

— Здравствуй, Пуп, — долетел до его слуха приветливый шепот.

Рыбий Пуп вошел на кухню — там, освещенный мерцающим пламенем свечи, стоял доктор Брус.

— Вы, док? Господи, вас-то как сюда занесло?

— Ох, хорошо, что ты пришел, — сказал доктор Брус. — Я боялся звонить тебе. Слушай, ты не представляешь себе, какой для меня удар, что так случилось с Тайри.

Рыбий Пуп пригляделся — доктор, казалось, состарился на десять лет. На левой скуле у него чернела огромная шишка. Заплывшие глаза налились кровью; он был без пиджака, и из-за пояса у него торчала рукоятка пистолета. Посреди кухни на полу стояли два чемодана.

— Папа умер, — отводя взгляд, проговорил Рыбий Пуп. — Застрелили его.

— Пуп, я хочу, чтоб ты знал, что произошло… Как бы тебе это ни изображали, помни: я действовал по принуждению. Горько мужчине сознаваться, что он стал помойной тряпкой в чужих руках… После завтрака ко мне в кабинет нагрянули полицейские, забрали и повезли к Мод. Держа у виска пистолет, заставили дважды позвонить Тайри. Если бы я отказался, меня застрелили бы. Потом надели на меня наручники и поволокли в лес, убивать… — Голос у доктора Бруса сорвался, он дрожал всем телом. — Пуп, я не герой, я обыкновенный человек, как другие. Я струсил. Забыл о гордости — какая там гордость! — стоял на коленях, плакал, как маленький… Обещал, что дам им пять тысяч, если отпустят, поклялся, что уеду и никогда больше не вернусь в эти места. Их обуяла алчность, сказали, чтобы я взял деньги и сегодня вечером привез их на квартиру к Мод. Я снял со счета в банке все до цента, и вот — укрылся у Глории. Машина спрятана за домом. Еду в Мемфис… — Доктор Брус осекся, зажав себе рот ладонью, и заглянул Пупу в глаза. — Хочешь меня убить? Убивай, — сказал он с надрывом. — Ты, конечно, считаешь, что я убил твоего папу…