Дорофея Анисимова - Исповедь Розабеллы (СИ)

И эти воспоминания никак не желали меня покидать, четкими картинами выстраиваясь перед глазами.

Сразу вспомнилось то, как Максим узнал о болезни, как раскрыл мой обман, сплетенный для защиты семьи. Я не скрыла бы свою болезнь, если на то не было бы причин.

Мама и так переживала о брате, который все еще мучился от непонятных страхов. Темнота, шум, скопища людей и, даже, столовые приборы пугали Стаса, заставляя биться в истерике и кричать пока не охрипнет горло.

Он у нас всегда был хрупким и стеснительным, а сейчас и вовсе ушел в себе… замкнулся в своем сознании и закрылся от всех других людей. Даже от нас с мамой.

А мама, с ее-то сердцем…

Нет, я никогда не смогла бы возложить на нее и это бремя.

***

Врач продолжал что-то упорно мне объяснять, постоянно жестикулируя и кивая головой. Мне оставалось лишь согласно кивать головой, хоть я и не понимала из его речи ни слова.

Немецкий язык очень грубый и жесткий, и, его, наверняка, сложно учить.

Хорошо, Максим придумал: навязал мне диктофон, который моментально передавал получаемые данные обладателю второго новейшего устройства и переводил все сказанное профессором.

Все-таки его компания сгодилась, то есть, пригодилась продукция его компании.

Стоящий передо мной мужчина в зеленом халате и такого же цвета колпаке представлял собой образец настоящего мужчины. Конечно, с моей точки зрения. Высокий, подтянутый, с жестким и решительным лицом и светлыми волосами. На глаз ему можно было дать 35–38 лет.

Высококвалифицированный психиатр. Доктор наук.

Еще и хороший мужик, знающий свое дело.

Жаль, что он не знает хотя бы английский, что говорить о русском.

— Он спрашивает, следуете ли вы его предписанию на счет брата, — хриплый, с едва заметной смешинкой, голос Максима пробрался в извилины моего подсознания, заставив вздрогнуть и широко открыть глаза.

— И что мне ему сказать?

Врач, услышав непонятную речь, недоуменно окинул меня взглядом светло-карих глаз и вновь задал какой-то вопрос. Блин, вот вляпалась.

Ну и понадобилось же Максиму уехать именно сейчас. Когда труды нескольких психологов и, специалиста в своем деле, Эриха Клейна начали приносить хорошие плоды. Стас чаще улыбался, общался с окружающими и почти перестал бояться своей тени.

Вот уже семь месяцев миновала с того дня, как Максим привез нас с мамой в Германию для обследования брата. Услышав о брате, он сразу же изъявил желание предоставить ему лучшее лечение и я, понимая, что не могу отказаться от этого, ради здоровья Стаса и спокойствия матери, согласилась.

Никакой речи ни об Америке, ни о маминой подруге, а в особенности о помощи Андрея, Максим и слышать не желал. Уперся как баран и стоял на своем.

И я благодарна ему за это. Видеть, как твои мать и брат счастливо улыбаются изо дня в день, слышать из задорный смех и веселую болтовню… это просто такое великое счастье, что его невозможно передать и словами.

Мое состояние из пессимизма постепенно переросло в оптимизм. В веру в будущее, которую я раньше глупо отбрасывала назад, не желая жить.

Пусть даже в этом будущем нет место Максиму Чернышевскому, семья скрасит все неровности и шероховатости. Они не дадут мне увянуть в собственном горе, протянуть руку и поднимут на ноги, крепкой стеной ограждая от бед и ненастий.

Что касается наших отношения с Максом, то они, как и год назад, после "перемирия" не выходят за рамки общественных приличий. Ни держания за руки, ни поцелуи… ничего того, что могло бы разрушить ареол "святой невинности" Розабеллы.

Мы ведем себя так, словно только познакомились. Он строит глазки, а я смущенно опускаю голову, пряча улыбку.

Но никто и не подозревает, что творится внутри. Не подозревает об этом буйном урагане чувств и эмоций: слабость, желание, любовь, все еще терзающая (но не так сильно, как прежде) боль, горечь от прежней разлуки, обида за предательство и недоверие, желание простить и невозможность переступить через себя…

— Роза… Роза, ты меня слышишь? — и вновь голос Максима вернул меня к реальности, заставив оторваться от глупого созерцания пола, уложенного мягкими коврами телесного цвета.

К моему удивлению врача поблизости не оказалось. Оглянувшись вокруг и нигде не обнаружив Эриха, я шепотом спросила:

— И куда он пропал?

— Пробурчал что-то типа "странной семейки" и, наверное, ушел, — было мне ответом.

Я недовольно поморщилась. Надо избавляться от жуткой привычки теряться в своем подсознании при людях.

— Надо было отдать ему наушник, как я тебе предлагал, дурочка, — продолжал Максим, явно издеваясь надо мной.

— Хорошо, хорошо. Все дураки, один ты шибко умный.

— Ага, знаю. Не раз слышал из уст женского пола.

Услышав мое бормотание в ответ, Максим рассмеялся, окутывая меня теплом и, как ни странно, огненными бабочками, закружившимися вокруг. Но спустя не больше минуты, он ставшим серьезным голосом, заставившим меня занервничать, спросил:

— Ты не хочешь мне что-то сказать?

Паника.

Она черная и тягучая… Вязкая и холодая…

Вот какой я ощущала панику в тот момент. Я просто погрязла в ней, как в трясине.

Прислонившись к стене, я на мгновение прикрыла глаза и выдохнула:

— Что?

Неужели, Андрей сообщил ему о болезни?

— Это я у тебя спрашиваю, Роза.

Что делать? Как поступить? Где спрятаться?

Я не могла вымолвить и слова в ответ, слушая его вкрадчивый и, чересчур серьезный, голос. Просто стояла, вскинув голову вверх, и уставившись немигающим взглядом, на небесного цвета, потолок.

— Почему ты это скрывала от меня?

Этот, последовавший за первым, вопрос, заданный с укором в голосе, просто сломал меня.

Разломал пополам.

Вверг в шок и разрушил плотину, дотоле сдерживающую шквал неопознанных и, опасных для жизни, эмоций.

— Откуда ты узнал?

— Андрей, да и нетрудно было догадаться по твоему нервному виду.

— Максим, — выдохнула я, полностью удостоверившись о его осведомленности, — не рассказывай маме, пожалуйста. Она этого не вынесет…

— Почему же? — его голос был переполнен удивлением, граничащим с беспокойством, — мне кажется, она обязана знать о…

— Нет, Максим, не смей, — не сдержавшись, я всхлипнула и также, не понижая голос, продолжила, — известие о том, что ее дочь неизлечимо больно добьет ее окончательно, понимаешь?

Несколько долгих минут, я сжимала ладони в кулаки и кусала губы, ожидая ответа, от которого зависело многое в моей жизни, и не понимала того, что сама в этот момент и этим ответом раскрыла саму себя.

И только, когда разъяренный голос по ту сторона диктофона прокричал: "Какого черта, Роза? Что за неизлечимая болезнь?", смысл ситуации дошел до моего затуманенного мозга.