Александр Слепаков - Вся история Фролова, советского вампира

Когда Крамер вошёл в кабинет Снегирёва, Иевлева уже спала, положив голову на стол. Снегирёв курил сигарету.

– Трудный выбор, – сказал почему-то вслух Снегирёв и добавил: – Приступайте.

Двое спецназовцев положили Иевлеву на носилки. Её перенесли в зал, положили на каменный постамент, и Снегирёв долго смотрел на неё. Её лицо освещалось светом факелов, как и лицо той другой женщины, лежавшей здесь утром этого бесконечного дня.

Снегирёв смотрел на неё и понимал: то, что он видит сейчас, и то, что он сейчас прикажет, и то, что потом произойдёт, оставит в нём боль надолго, а может быть, даже навсегда. Он никогда не встречал человека, который был ему нужен. Нужен не как стрелок, не как криптограф, не как топограф, не как специалист по теории развития операций, не как тактик, не как врач… даже не как любовница. А нужен просто сам по себе. И то, что он сейчас сделает, никогда нельзя будет вернуть, и тот ужас, который он вызовет, будет направлен и против него.

Он закрыл глаза, потом поднял голову, открыл глаза и увидел над собой свод каменного потолка. Он стал представлять себе, как в Москве работает штаб по организации похорон генерального секретаря, как партийный руководитель, с которым он поддерживал контакт, организовывает пленум, на котором будут приняты судьбоносные решения. Он представил себе, как танкисты греют моторы в Центральной Европе. Он представил себе свою ставку, где работает тщательно составленный из отборных специалистов штаб – чётко, слаженно; как поступает к ним вся информация – с орбиты, от пилотов стратегической авиации, от подводников по всей акватории Мирового океана, от станций радиолокационного слежения, охватывающих огромные пространства, от структур, получающих и обрабатывающих потоки информации. Он вдруг понял, что находится внутри огромной воздушной воронки и не может её остановить. И понял, что, если бы мог остановить её, чтобы не отдавать приказ положить эту женщину на дрезину, он, может быть, и остановил бы. Но сейчас инерция событий не оставляет выбора. У него нет выбора. Как и у неё не было выбора. Он отдаст этот приказ и увидит всё, что за этим последует. И всю жизнь будет стараться забыть об этом, и никогда не сможет. Это одиночество, трон, который возвышается над любовью, над болью, над всем. Это плата за власть.

Он повернулся к Крамеру, кивнул головой. Двое солдат, которые до этого несли носилки, подняли их с каменного постамента и поставили на дрезину. Они сели спереди, Снегирёв с Крамером – сзади.

Третий раз слышал Снегирёв этот негромкий звук электрического мотора в каменном тоннеле: не то жужжащий, не то слегка подвывающий. На этот раз путь показался короче. Дрезина остановилась. Снегирёв вышел из каменного коридора и спустился по камням на площадку. Двое солдат сняли носилки с дрезины и отнесли их вниз совершенно так же, как они сделали это утром. Они вернулись к входу в коридор. Крамер приказал им идти к дрезине и там ждать.

Он подошёл сзади к Снегирёву, стоящему лицом к водной глади, вглядывающемуся в темноту. Снегирёв понимал, как бы краем сознания, что за его спиной Крамер привязывает её за щиколотку. Потом, когда ящер приплывёт, Крамер разбудит её. Снегирёв заставил себя не думать про это. Он полностью сосредоточился на контакте с ящером.

Теперь ящер был ближе, чем утром. Он уже плыл сюда. Уже плыл. Что-то несильно ударило Снегирёва в ногу. Он обернулся, увидел Крамера.

Крамер хотел сделать как можно больше, чтобы его заслуги перевесили вину. К тому же происшествие можно было объяснить несчастным случаем. Он всё-таки привязал бесчувственного Снегирёва за щиколотку так же, как была привязана женщина сегодня утром. Так было вернее. Потом можно будет сказать, что Снегирёв сам запутался ногой в верёвке. А Иевлеву он на руках внёс наверх, прислонил к камню. Теперь осталось только дождаться ящера.

Если бы поэт всё-таки добрался в тот вечер до подвальчика, в котором я жил, он и так не застал бы меня, потому что я ночевал у Сильвы. Конечно, Сильва абсолютно чокнутая, и невозможно было поверить, как она изменилась после поездки в Новочеркасск. Дело не в том, что она похудела, а она похудела, конечно, а в том, что она превратилась в очень красивую молодую женщину, на вид не старше тридцати лет, и даже я, не обиженный вниманием женского пола, просто не мог пройти мимо, учитывая, что она сама была не прочь и совершенно этого не скрывала. И когда я ей сказал, что неправильно уводить у друга девушку, она на это ответила, что девушка уводится сама и потом сама другу всё объяснит.

Она болела, конечно, после той истории, но намного больше разболелся Валера. У него началось воспаление лёгких и опять вернулись проблемы психического характера, или, может быть, это была очень сильная неврастения. Валера снова попал в больницу, и к нему в пульмонологическое отделение меня не пустили. Но я узнал, что его скоро переведут в психиатричку для наблюдения, и туда уже меня не могут не пустить.

Итак, я ночевал у Сильвы последнее время, а поэт ничего про это не знал, потому что был в ЛТП. И вот ночью она меня растолкала, что было непросто, потому что я хотел спать, а сплю я крепко, и проблем с вот этими там бессонницами у меня никаких нет. В общем, она меня растолкала и сказала, что ей приснился мужчина, у которого волосы были всклокоченные, пальто испачкано в снегу, и смотрел он на неё довольно-таки высокомерно. Он сказал ей, что пытался присниться мне, но я сплю очень крепко, потому что я полуживотное. И пришлось ему присниться ей, чтобы она потом разбудила меня и всё мне рассказала.

Я выслушал эти её описания и сразу спросил:

– А стихов он тебе не читал? – На эту мысль меня натолкнуло слово «полуживотное».

– Читал, – сказала она, – про фиолетовый снег. Тебе не интересно будет. Но самое главное, он мне сказал, что Тамару похитили или арестовали и куда-то увезли. И она в большой опасности. И что надо ехать в Усьман, к этой твоей родственнице, к Елизавете Петровне. И причём ехать прямо сейчас.

Я сказал, что это всё чепуха, и на ночь глядя я никуда не поеду. На что Сильва мне ответила, что моя тупость её умиляет, но иногда всё-таки немного раздражает.

Она сняла телефонную трубку, набрала номер Иевлевой и послушала гудки.

– Вообще-то непонятно, – тоже встревожился я. – Вряд ли она станет где-то гулять по ночам.

Сильва уже успела натянуть джинсы и свитер, но я, конечно, не отпустил бы её одну.

– Заведётся твой «жигуль»? – спросил я.

– Это в твоих Семикаракорах автомобильные трупы на морозе не заводятся. А моя машина – чтоб ты знал – на любом морозе заводится при первом повороте ключа.