Галина Романова - Ничего личного, кроме боли

— А пес его знает. Сумка небольшая была у него. Или у нее, я так и не понял.

Денису в желудок как будто подбросили кусок льда, так там сделалось противно и холодно.

— Поди пойми их, молодых-то! Одежда широкая: штаны, куртка. Сейчас и девки так ходят, и парни. Кепка с таким вот козырьком. — Он отодвинул ладонь сантиметров на двадцать. — Лица не видно. Щупленький, невысокий, сутулился. Сумка небольшая и по виду не тяжелая. Он все с ней туда-сюда ходил — в один подъезд войдет, в другой. В Сонин не попал, не вышло. Не открыл, видно, никто.

— Он все же, Иван Васильевич? Или она?

Денис полез в карман за бумажником, где у него хранился сложенный в несколько раз композиционный портрет возможного отравителя. Достал, развернул, сунул в окошко киоска.

— Он? Похож?

Старик рассматривал долго. Развел руками:

— Не могу сказать, товарищ капитан. Врать не хочу, даже в память о Соне. Лица-то я не видал. Козырек вон какой. Даже не знаю, он это или она.

— А раньше вы этого человека здесь видели? И после того?

Дед снова задумался. Покачал головой:

— А знаете, нет. Ни разу его не было. При мне точно не было, а я до восьми вечера каждый день. Редко когда прошу подмену. Разве только хворь прихватит окончательно, тогда на пару дней отпрашиваюсь. Но в этом году ни разу не болел, тьфу-тьфу. И не видел я этого торгаша здесь, не было его.

— Точно?

— Точно. Уж не забыл бы, больно приметный. Одежда широкая, как чужая.

— А камер здесь на подъездах нет?

— Нет, — вздохнул старик. — Еще в прошлом месяце были, так сняли их на эту, как ее…

— Диагностику?

— Точно. Жалобы из домоуправления поступали, что не все работают или не всегда. Вот их и забрали на ремонт или на профилактику, уж не знаю.

— Месяц назад? — Рыжков сделал еще одну пометку в голове.

— Около того.

— А на соседних домах тоже сейчас нет камер?

— Чего не знаю, того не знаю, товарищ капитан. Вы уж сами того, поспрашивайте.

Поспрашивал. Оказалось, что поставщик в ответ на многочисленные жалобы решил сменить камеры во всем микрорайоне. А это пятнадцать домов.

— Первым трем домам уже установили. На следующей неделе еще три дома, — объяснили ему в домоуправлении. — И так поэтапно.

Просматривать записи первых трех домов не имело смысла — от Новиковых это далековато. Да и запись там хранится три-четыре дня, потом уничтожается. А прошло как-никак больше недели. Если совсем точно, двенадцать дней прошло со дня смерти Софьи Станиславовны Новиковой.

— Что это выходит, Денис? — Кошкин опустился на край своего стола, потер правый висок. — Человек с приметами нашего возможного отравителя крутился во дворе у Новиковых? Такой же худой, бесполый, в мешковатых одеждах. В кепке с длинным козырьком. Странно, не находишь?

— Странно, товарищ майор.

Покосился на стол Бессоновой. Все аккуратно сложено, карандаши заточены. Полный порядок.

— Чего? — вскинулся Кошкин, проследив за его взглядом.

— Ее ведь не было в отделе.

— Чего? Кого? — вытаращился майор.

— Бессоновой не было в отделе в момент…

— Не неси вздор, Денис, — резко оборвал майор и заходил по кабинету, с хрустом разминая пальцы. — Маша была по моему поручению в главке — отвозила бумаги. Звонила мне оттуда, уточняла кое-что. Ты, понимаешь, одно с другим не смешивай. Что ты к ней вообще цепляешься? Влюбился, что ли? Или завидуешь? Завидуешь ее успеху?

Кошкин хохотнул коротко и вышел из кабинета. А у Дениса окончательно испортилось настроение. Не хватало еще этих слухов. Машка, конечно, симпатичная, даже очень. Но чтобы влюбиться…

Нет, красота ее не сулила добра, это он понял сразу, как только она вошла. Было в ней что-то нехорошее, какая-то червоточина. Что-то не то стоит за этим ее умением так ловко выстраивать цепочки умозаключений. Узнать все ее тайны очень хотелось. Только совсем не потому, что она ему нравилась или он ей завидовал.

Вовсе нет. Профессиональный интерес, ничего личного.

Сначала он услышал, как в соседней комнате осторожно открылась дверь. С мягким чавкающим звуком захлопнулась. И шаги. Это точно были мамины шаги — тяжелые, шаркающие. Так она шла по коридору, когда просыпалась. Болели ноги — следствие давней простуды, которую запустила. Шум воды в ванной. Потом в кухне заработал телевизор. Потянуло кофе.

Странно.

Мама никогда не варила по утрам кофе, считала это крайне вредным. Зеленый чай, какао, кисель — вот все, на что он мог рассчитывать. А сейчас пахло именно кофе. Мама изменила своим принципам?

Игорь заворочался, дернулся всем телом и проснулся. Тут же вспомнил, что мамы больше нет и ее шаги могут теперь только сниться. И кофе она ни за что не стала бы варить.

Но кофе пахло, черт побери! Он в горе, но он не сумасшедший и способен различать запахи и звуки. И звук телевизора ему не приснился: телевизор работал. Интересно, кто хозяйничает?

Вылез из постели, помотал головой. Чьи-то шаги он слышал вполне отчетливо. Натянул домашние трикотажные штаны.

— Что ты здесь делаешь?

Он опешил, когда обнаружил в кухне Ольгу. Сидела с кофейной чашкой в том самом кресле, в котором умерла мама. Он нарочно не стал его выбрасывать, хотя пожилые соседки, мамины приятельницы, советовали, даже нашептывали что-то на поминках насчет народных примет. Он не стал выбрасывать — пускай ему будет молчаливым укором. Он плохой сын, не уберег мать. Не сумел. Не доглядел.

Сейчас Ольга сидела на ее месте и смотрела на него с вызовом.

— Что ты здесь делаешь, Оля?

Шагнул к плите, заглянул в турку. Кофе оставался еще на чашку. Он знал, что натощак нельзя, что надо было бы съесть кашу или хотя бы омлет. Но он уже давно так не завтракал. Вообще никак не завтракал дома. Не мог входить в кухню по утрам.

Вылил остатки кофе в чашку, сел к столу. Она по-прежнему молчала, потягивала кофе. Все так же странно смотрела.

— Тебя отпустили или ты сбежала?

Она шумно выдохнула, с грохотом поставила пустую чашку на стол.

— Все же я поступила правильно.

— Ты о чем? — Глотнул раз, другой, поморщился. — Дрянной кофе ты варишь, Олька. Прямо сказать, отвратительный. Так что ты здесь делаешь? Ты так и не ответила.

— Отвечаю.

Вытянула ноги, красиво их переплела. Спину выгнула, выпятила грудь. Грациозно, сексуально, но его оставило равнодушным. Возмутило скорее: как-никак, сидит в мамином кресле, могла бы проявить уважение. А она ведет себя как шлюха.

— Я здесь для того, чтобы вернуть тебе ключи.

Сунула руку в карман короткой льняной курточки, вытащила два ключа на блестящем колечке. Швырнула на стол.

— Так, значит, — пробормотал он с коротким кивком.

Поставил чашку с кофе, который ему решительно не понравился. Подцепил пальцем блестящее колечко, сделанное на заказ. Вспомнил: это был его подарок ей на годовщину их отношений. Ключи на колечке. Он счел тогда это символичным. Сначала колечко на ключах, потом когда-нибудь — на пальчике. Ей тогда подарок понравился. И о колечке на пальчике она мечтала.