Антон Леонтьев - Небо слишком высоко

— Хочу, чтобы ты сделала со мной то же, что и с этим белобрысым иностранцем, — заявил он, сбрасывая с себя одежду. — И тогда мы квиты, Миленочка!

Полученные от министра документы, а также видеокассеты Милена сожгла в лесополосе под Экарестом, рядом с большой свалкой, над которой кружилось, каркая, черное воронье.

Затем она навестила постаревших родителей, купила им шикарную квартиру в столице и поняла, что ее тянет обратно в Париж. Делать в Экаресте было больше решительно нечего. Хотя…

Она хотела навестить Гордиона — не того, второго, который был уже мертв и безвреден. А вот как обстояло дело с первым? Тем самым, который знал ее как облупленную?

И который мог в случае необходимости предъявить финансовые претензии, грозясь в противном случае сообщить всему свету некоторые неприглядные сведения из жизни Милены.

Она уже прикидывала, во сколько ей обойдется молчание Гордиона и, главное, где взять на это денег — ведь все накопления ушли на выкуп досье из архивов КГБ. Но когда Милена, получив опять же от министра, в качестве бонуса за выгодную для обеих сторон сделку, информацию, содержавшую настоящее имя и адрес Гордиона, отправилась на окраину Экареста, в район бетонных многоэтажек, то столкнулась во дворе обиталища Гордиона с траурной процессией.

Из подъезда как раз выносили обитый красным кумачом гроб, а всхлипывавший толстый мальчик держал большую черно-белую фотографию с траурной окантовкой: со снимка на нее взирал молодой, но все же легко узнаваемый Гордион.

Затесавшись в толпу, Милена узнала, что «соседушка» скончался от обширного инфаркта, не вынеся того, что его родное ведомство было закрыто и расформировано, а его самого грозили отдать под суд.

— А вы кем ему приходитесь? Племянница с Адриатики? — спросила одна из любопытных соседок-старушек, на что Милена, подумав, ответила:

— Нет, его крестная дочь.

Точнее, созданный Гордионом монстр — или было неверно обвинять в этом покойного: наверное, монстр дремал у нее внутри и Гордиону, хорошему знатоку человеческих пороков, просто удалось его разбудить.

Милена подошла к всхлипывавшему мальчику, кажется, внуку Гордиона, и поинтересовалась, не оставил ли дедушка после себя архив.

— У него в подвале ящики с бумагами стояли, которые он нам трогать запрещал. Говорил, что там находятся его питомцы. Но вчера пришли люди в черных плащах и все забрали.

Милена поразмыслила. Конечно, велик шанс, что копия ее досье, незаконно сделанная и вынесенная за пределы здания КГБ Гордионом, также находилась в этих ящиках, но страха она не испытывала.

Потому что знала, что Гордион ушел в небытие, наконец оставив ее в покое.

Она еще немного постояла, наблюдая за тем, как гроб с телом человека, которого она когда-то так боялась и который теперь был мертв, запихнули в нутро грузовика под разухабистые, бравурные такты похоронного марша, сунула мальчику с портретом стодолларовую купюру и, не оборачиваясь, ушла прочь.

Ушла, оставив свое темное прошлое за собой.

Потом она снова наведалась в ресторан к министру, и тот, просияв, бросился к ней:

— Миленочка, я так и знал, что ты вернешься! Ты ведь в восторге от меня как от мужчины?

Милена не стала травмировать министра, сообщая ему, что как от мужчины она от него не в восторге, а, скорее, в шоке , а поинтересовалась, где находятся документы, изъятые его людьми у Гордиона.

Министр наморщил свой министерский лоб.

— Гм, мои люди ничего у агентов не изымали, но идея превосходная. Надо устроить шмон у бывших кагэбэшников! Сейчас тут многие по Экаресту шатаются, и русские, и американцы. И тырят, где могут, секретные данные. Ничего, пусть тырят — мы их всех одним махом скоро накроем!

Милена не знала, говорит ли он правду или нет. Но от министра ничего так и не добилась.

Она снова вернулась в Париж, и жизнь закрутила ее с утроенной силой. Скоро страх сменился легким беспокойством, а то в итоге исчезло, уступив место занозистой мысли, ютящейся где-то в глубинах подсознания, что кто-то ведь, может, все-таки знает…

Но этот кто-то, если и знал, так и не объявлялся. Ни год спустя, ни пять лет спустя, ни десять лет спустя.

К тому времени Милена, побывав на Олимпе мира моды, начала плавное снижение. Ей было под тридцать, она по-прежнему получала большие гонорары, впрочем, переквалифицировавшись на рекламу парфюма, драгоценностей, автомобилей.

Отец к тому времени скончался, а маму она, став французской гражданкой, перевезла в Париж и поселила с собой.

Увы и ах, дом моды Годо разорился: но предшествовало этому сенсационное убийство Жана-Поля, совершенное его молодым любовником у порога особняка модельера в Сен-Клу. Милена искренне горевала на пышных, практически императорских похоронах Жана-Поля. А спустя неделю после его кончины стало известно, что его дом моды в долгах как в шелках и что его подминает под себя то ли японский, то ли тайваньский конгломерат.

Однако в самый последний момент инвестор дал задний ход, дом моды не получил новой финансовой подпитки и разорился. Милена была даже рада, что Жан-Поль этого не застал, умерев так же, как и жил: феерично и со вкусом.

— Миленочка, тебе пора замуж! — эту фразу Милена слышала от матери не менее раза в неделю. Она знала, что матери хочется понянчить внуков, а поклонников у Милены хватало. Ей несколько раз делали предложение руки и сердца весьма состоятельные люди.

Но дело было даже не в этом. Никто из них Милене не нравился. Да и к тому же она настолько привыкла в жесткому ритму своей зависящей от диктата календаря жизни, что не могла представить, что в одночасье станет женушкой какого-то миллионера.

— Мама, я не собираюсь замуж, — неизменно отвечала Милена, — а вот тебе можно и подумать о новом браке.

Так ей удавалось каждый раз замять эту тему, но чем реже ее приглашали на фотосессии и для участия в показах коллекций и чем больше времени она проводила в парижской квартире, тем чаще в голову лезли мысли о том, что мать, не исключено, права.

Как-то во время одного нудного приема в Нью-Йорке, куда ее пригласили в качестве почетного гостя, Милена, беседуя с архиепископом, вдруг ощутила, что кто-то самым беспардонным образом лапает ее за ягодицы.

Готовая выплеснуть нахалу в лицо шампанское из бокала, который она держала в руке, Милена повернулась и увидела высокого, крупного телосложения мужчину с гривой темных, уже седеющих волос.

— Классная задница! — произнес этот субъект и поднял вверх большой палец. — Так ведь, ваше преосвященство?

Нью-йоркский архиепископ не нашелся, что сказать, а Милена все-таки выплеснула шампанское в самодовольное лицо этого типа, который был, кажется, каким-то эксцентричным нью-йоркским строительным магнатом.