Наталья Андреева - Любовь.ru

— Увидеть. Ты не знаешь, как устают от оди­ночества!

— Куда мне! Я каждый день на работе вижу столько людей, причем таких разных, да и дома тоже ни минуты покоя. Ладно, страдающих и до­машних насмотрелся, давай глянем на развлека­ющихся. Но учти: я не любитель. Бывшая жена была просто помешана на красивой жизни, и я ее возненавидел.

— Жену?

— Обеих. И ее, и красивую жизнь.

— С точки зрения психологии...

— Я сейчас тебя высажу.

— Ты, оказывается, жестокий.

— Я нормальный. Давай начну рассказывать, как зимой в засаде на кладбище с неделю сидел?

— Весело?

— Скучно. И холодно. Просто зверски холод­но. А уж контингент!

— Ладно, тормози, пока не передумал.

— Это уже ресторан?

— Во всяком случае, здесь едят: посмотри на вывеску.

— Ты, правда, никогда здесь не бывала? Со своим мужем?

— Правда. В лучшем случае его хватало на кафе в Охотном ряду. И Люба, не отдавая себе отчета, иронически усмехнулась: уж Алина-то Линева в таком месте, как это кафе, сидеть не будет. А ведь не у себя дома она его принимала.

— Странное совпадение, — сказал Стае.

— Ты о чем?

— Я-то как раз здесь раньше бывал. С Эльви­рой. Тогда в этом доме была знаменитейшая пиц­церия. Их по Москве было немного — по пальцам пересчитать. Времена застоя и железного зана­веса, напрочь отсекающего разлагающее инозем­ное влияние... Да и сейчас, гляди, тоже пиццерия. Слушай, как-то неудобно со свиным рылом да в калашный ряд. А?

У пиццерии в ряд стояли крутые иномарки: новейший круглый «пассат», глазастый «мерсе­дес», еще парочка «мерсов» попроще, «тойота», «джип»... Стае пристроил с края свои старенькие «Жигули» и безропотно отстегнул подошедшему мужику две десятки.

— На час, — предупредил тот. — Потом до­платите.

Швейцар открыл дверь, посмотрел с ожида­нием. Люба отвернулась, спиной почувствовав, что, доставая из кармана очередную денежную купюру, Стае начинает заводиться. Оказав­шись в зале, примирительно тронула его за ло­коть:

— Успокойся.

— С какой стати тебя на красивую жизнь по­тянуло? — буркнул он.

— А знаешь, здесь не так уж страшно.

— Страшно? Почему должно быть страшно?

— С детства боялась больших денег.

Она села за столик напротив Стаса. Здесь, на первом этаже, народу было немного. Публика в основном расположилась наверху, в небольших отгороженных кабинках. Там было гораздо уют­нее.

Еда оказалась вкусной, запивая ее холодным полусладким шампанским, Люба разулыбалась и уже ни на что не стала обращать внимания — ни на людей, то и дело спускающихся по лестнице, рядом с которой стоял их столик, ни на кислую физиономию своего спутника.

— Знаешь, я, оказывается, пропустила так много интересного в жизни! Все время был страх шагнуть за пределы того круга, в котором жили родители. Я имею в виду свою мать. А жизнь ее в общем-то была скучна и неинтересна. И я все время только училась, училась, училась... А по­том Олег. Ему была выгодна именно такая жена: зарабатывает деньги, ведет хозяйство, готовит, обстирывает и не задает лишних вопросов. А ведь он мог убить Михаила Стрельцова, — неожидан­но закончила она. — Потому что в тот вечер он пришел со дня рождения своей дочери очень поздно. И совершенно трезвым. И на руках у него были перчатки. Нет, не нитяные. Обычные кожаные перчатки. Я еще спросила: «Все прошло хорошо?» А он ответил: «Все странным образом устроилось. Как это, оказывается, просто: нет человека, нет проблемы. А я-то голову ломал, где взять денег». И еще потом он говорил, что за­метил, что за ним последнее время кто-то следит. Я тогда думала, что Ромео. Но сейчас думаю, это мог быть и другой человек, которого Ромео тоже засек. И написал мне: «Ваш муж все равно чело­век конченый». Я теперь понимаю, что он-то как раз все про Олега знал.

Люба была уверена, что Стае слушает ее очень внимательно. Поэтому удивилась рассеян­ному вопросу:

— Прости, ты что-то сказала? -

— Я? Сказала? Да я полчаса уже без умолку говорю!

Люба проследила за взглядом Стаса. Стае смо­трел вверх, наблюдал за шумной и веселой ком­панией подвыпивших мужчин и женщин за сто­ликом на шестерых. Особенно выделялась яркая рыжая девица. Смеется громко, рот — большой, ярко накрашенный помадой алого цвета. Фигура не модная, то есть не высокая и не худая, но очень пропорциональная. Хорошие формы, как говорят. Стае смотрел именно на нее.

— Ты что-то сказала? — повторил он.

— Тебе нравятся рыжие женщины? Ах, да! ' Твоя звезда Альтаир была рыженькой и в вес­нушках. А вкусы с годами не меняются! — съяз­вила Люба.

В это время рыжая женщина стала спускаться вниз, держа в руках пачку сигарет. На середине лестницы покачнулась, шедший следом мужчина обхватил ее за талию:

— Ну-ну, Элечка, баиньки еще рановато. Стае напрягся и начал подниматься из-за стола. Рыжая заметила его маневр, стоя на по­следней ступеньке.

— Где бы ни встретиться... — хихикнула она. — Привет!

— Добрый вечер. И до свидания.

— О, мой бывший в своем репертуаре! Трез­вый и курить до сих пор не научился. С-стасик, давай поцелуемся за встречу.

Ее кавалер, словно изготовившийся к атаке бык, нагнул большую лысеющую голову:

— Ты кто, мужик? Проблем захотелось?

__ Да он же мент! — рассмеялась рыжая. —

Пойдем, Эрик, не связывайся. К тому же это мой бывший муж.

__ И мент. Ну, ты даешь, Элька! Мужик, да­вай к нам за столик. Со своей бабой.

— Ах, он с же-енщиной! — протянула Эль­вира. —' Ну-ка, ну-ка, Стасик, и это все, на что ты способен? На эту летучую моль? Тьфу. Белую мышь? Опять что-то напутала. Я чувствую себя оскорбленной.

— Благодарю, я сыт и ухожу, — сказал Стае и, оставив на столике деньги, решительно дернул Любу за руку: — Идем.

Ей же почему-то по-прежнему было весело. Люба не обиделась на слова пьяной Эльвиры. Ей показалось, что та до сих пор жалеет и о разводе, и о своей несдержанности, и о мужчине, с кото­рым была когда-то настоящая любовь.

— Сама виновата, — начал ругаться на улице Стае. — Красивой жизни захотелось. А я говорил, что нечего здесь делать. И вот — на тебе.

— Она не виновата.

— Кто?

— Эльвира.

— Да я про тебя говорю, дура! Чихал я на свою бывшую жену! Думаешь, я ничего не знаю о ее жизни? Осела в каком-то подпольном борделе. А куда еще податься женщине, которая хочет. красивой жизни и не хочет детей? Ну, что до­вольна прогулкой?

— Стасик, — вдруг улыбнулась Люба. И до­бавила: — Мило.

Вот этого не смей, — вдруг зло проши­пел он.

Люба так и не поняла: не сметь называть его Стасиком или не сметь передразнивать? Она ис­пуганно замолчала и полезла в машину.

— Больше часа стояли, — сунулся было в машину мужик, собирающий дань за стоянку. —, Еще двадцатка.

— Да иди ты... — выругался Стае.