Галина Чередий - Подмена

Грегордиан замер, дрожа всем телом.

— Здесь я тот, кто отдает команды! — может, в другое время это прозвучало бы устрашающе, но слишком уж много в его голосе было откровенной жажды.

— Да наплевать! — Царапая его так, что ощутила под ногтями горячую влагу, резко насадилась до предела, свирепо требуя еще. И от этого мужчина словно обезумел. Он врезался в меня снова и снова, натягивал мои волосы, оставлял обжигающие росчерки зубов на плечах. И я не просто принимала все это. Хотела, жаждала, требовала больше, сильнее, жестче. Подчиняясь, да, но коварно желала выпить досуха. Оргазм не нарастал, как раньше, постепенно. Он был внезапным, каким может быть только настоящий взрыв. И неистовство Грегордиана, последовавшего за мной растянуло его, казалось, до размеров вечности.

Повалившись набок, он еще продолжал толкаться, все медленнее, будто не желая останавливаться окончательно.

— Я тебя ненавижу, — тихо, но четко произнесла я, как только дыхание чуть успокоилось.

— Поверь, это абсолютно взаимно, — ответил Грегордиан и, повернув к себе мое лицо, поцеловал властно и глубоко, и я ответила, нисколько не сдерживаясь. — Вот только это ничего между нами не меняет.

— А можно обойтись без этих проклятых туманных фраз? — усмехнулась я, глядя на сходящиеся в один огромный пучок стволы на потолке. — Можешь просто сказать, что будет со мной?

— То, что я посчитаю нужным. — Это что, призвание особое — быть до такой степени засранцем?

— То есть, пока ты не знаешь?

— Я размышляю над этим. — Ну и пошел ты, деспот. Ясно, что ответов не будет.

— Я могу как-то повлиять на то, в какую сторону склонятся твои размышления?

— Не можешь. Но если будешь продолжать пытаться так же, как только что, это будет нравиться нам обоим, — кривая циничная ухмылка и резкое движение бедер, не намекающее, а прямо говорящее, что он имеет в виду.

Бесстыжий, похотливый кобель! Как будто без этого я бы не догадалась! Думаешь, я стану выторговывать своим телом твою благосклонность, если уж жизнь так не купить?

— Ты говорил, что я не привлекаю тебя больше. — Зачем затрагиваю эту тему? Что надеюсь услышать?

— Меня нет, — после продолжительной паузы ответил Грегордиан. — Но моего зверя влечет сверх всякой меры. А я больше не хочу с ним бороться.

Ну, и кто теперь лжец? Может, я ни черта не понимаю во всех местных магических штуках, но точно знаю, кто занимался со мной сексом только что. И это точно был не зверь, ибо уверена, что он был бы нежен, в отличие от своей бессердечной, хоть и весьма человекоподобной ипостаси. Откуда знаю? Неважно. Просто знаю и все. Жалуюсь ли я на чрезмерную жесткость? Нет. С некоторых пор предпочитаю все в натуральном виде. В том числе и элементарную похоть. Это лишает иллюзий, но чудесным образом придает взгляду кристальную чистоту.

— Разве это нормально — желать кого-то, кого так ненавидишь? — Аня, да о чем и кому все это?

— Себя спрашиваешь или меня?

— Неважно.

— Люди, к которым ты себя упрямо причисляешь, смешивали секс с ненавистью с начала времен.

Вот откуда это неуместное ощущение, что он все старается для меня облегчить или хоть облечь в более привычные формы? Ведь разумом я понимаю, что наплевать ему на мое восприятие.

— Так неправильно. Это все уродует и извращает, — отмахиваюсь я хоть и не гневно, но однако непримиримо.

— Ты слишком мало знаешь, чтобы утверждать, что правильно, а что нет.

— Что со мной будет? — настойчивее спрашиваю я и опять поворачиваю голову, чтобы лишь на секунду успеть уловить всполох эмоции в серых ледяных омутах.

Будь ты проклята, чокнутая Богиня, сотворившая безумный мир и этого невыносимого мужчину! Да за одну эту краткую вспышку истинного, изначального я готова сдохнуть хоть сейчас! Почему-у-у?!!

— Ты будешь и дальше делить со мной постель, — ответил Грегордиан, отворачиваясь и порождая тысячу вопросов, но главный всего один. А реален ли отблеск чувства, что я заметила, или я вижу лишь то, что хочу увидеть, и подо льдом только еще один слой льда, такого же обжигающе холодного? — Я же постараюсь найти способ оставить тебе жизнь.

Оставить? Как это? Жизнь как нечто типа бонуса в подарок? Или как долбаный рождественский презент, но с условиями?

Как же хотелось завопить во все горло — да сука, подавись ты им!!

— Она такой и будет, эта жизнь? — Но вместо крика у меня лишь вкрадчивый шепот. — Я останусь твоей безвольной игрушкой, которую можешь убить, если не угодила, или швырнуть друзьям, как кость собакам?

— Я тебя уже не убил! — Грегордиан, говоря это, не смотрит на меня, и поэтому мне нет нужды прятать краткий оскал, пока разворачиваюсь и утыкаюсь лицом в его грудь. — И прежнего гнева уже не испытываю. Не зли меня снова, и я не причиню тебе излишней боли.

Вот значит как. Излишней. Если он меня и убьет, то сделает это гуманно. Как же меня это утешает! Хотя, может, в моем случае стоит говорить не «если», а «когда». А вот ответа, намерен ли он мною делиться, не последовало. Ну, так и что за существование ждет меня впереди? Разве вообще стоит жить? Засыпать, просыпаться, ходить, есть, дышать, зная, что в любой момент твоим временем, телом, душой, жизнью кто-то может распорядиться, как ему вздумается? Существовать в клетке, из которой просто не существует выхода, потому что по всему выходит, что именно эта самая чертова клетка и есть единственная зона безопасности в окружающем хищном безумии? Нет, мое сознание отталкивало, наотрез отказывалось принимать факт подобной действительности. Но в этот момент я вдруг вспомнила как мельком, когда-то в моей уже прошлой реальности видела передачу о девушках, которые попали в сексуальное рабство. Какие ужасы им пришлось пережить, оказавшись в чужих странах без прав, без поддержки и без малейшей надежды. Тогда мне стало такое тяжко смотреть, и я поспешила выключить, но запомнилось, что сказала одна из этих девушек с глазами древней старухи. «Я решила, что выживу. Несмотря ни на что. Потому что только там я поняла, что нет ничего важнее, чем знать, что новый день для тебя все же наступил».

И это говорила девчонка, которую похитили в шестнадцать, жесточайше избивали и безжалостно насиловали бессчетное количество раз, держали Бог знает сколько в грязном подвале без единого луча солнца, морили голодом и уничтожали саму ее личность. Разве у меня все настолько плохо? Грегордиан напал на меня? Да. Но не убил. В гневе отдал своим дружкам, но все обошлось. Заставил убить? Ну, с этим ничего не поделать и придется просто принять этот факт. Взял силой? Нет, на самом деле неправда. Я хотела его. Несмотря на всю противоестественность самого наличия желания при подобных обстоятельствах оно было. Было!! Не отвертишься, не сотрешь, не перепишешь заново! И мне его сейчас не анализировать надо, а использовать как щит для собственной души. Я ни в чем, ни в едином моменте не готова оправдывать действия Грегордиана, обращенные на меня, но смысл изводить себя, убиваясь? Изматывать, смакуя и перебирая каждую унизительную подробность? Единственное живое существо, кому от этого больно, — я. Да, ненавижу себя и даже презираю за низменную неодолимую тягу к этому мужчине, но не настолько, чтобы казнить долго и изощренно, пытая больнее, чем может кто-либо извне. И уж точно не настолько, чтобы с легкостью отказаться от дара жизни! Какая разница, как я его получила, какой ценой он, возможно, кому-то обошелся, но теперь он мой! И я должна искать способ его сохранить, не дать отнять, а не добровольно смиряться и, погрузившись в уныние и бесчувствие, позволить ему просто утечь безвозвратно. Я собираюсь жить, а не медленно умирать в этом проклятом мире! Не может быть, чтобы не было здесь места, где все будет хотя бы сносно, где я не смогу хоть сколько-то снова управлять своей судьбой. Но я никогда не узнаю об этом, если сдамся сейчас.