Галина Чередий - Подмена

Как ни странно, мои глаза начинают слипаться почти мгновенно, будто повинуясь его приказу.

— Чего ты хочешь? — я даже не сразу понимаю, что он обращается ко мне.

— Что?

— Ты щедро ублажила мое тело. Чего ты хочешь? — повторяет Грегордиан. — Подарок, одежду, украшение. Я дам тебе это дома.

Ублажила тело. Ну, а что это, по-твоему, было, Аня? Я вспомнила ожерелье, оставленное на моей подушке. Очевидно, здесь так принято. Хороший секс должен вознаграждаться. В принципе, не так уж и отличается от нашего мира, если подумать. Испытываю секундное искушение напомнить деспоту, что он спрашивает о желании у той, кого считает вещью, и не наплевать ли ему, собственно. Но вовремя прикусываю язык.

— Подари мне свободу, — хрипло бормочу, не открывая глаз.

— Нет. Никогда, — он не повышает голос, не злится даже. Просто озвучивает факт.

— Тогда имя. Я хочу свое имя.

— Нет, — другого я и не ожидала.

Напоминания о том, кто я для Грегордиана, ему не нужны. С памятью у него все прекрасно.

— Я дам тебе новое имя, если уж тебе оно так нужно, — говорит он тихо, так что я еле могу расслышать.

Должна ли я его поблагодарить? Мысли вдруг спутываются, и я отключаюсь почти мгновенно.

Деспот смотрел на гладкие, плавно изгибающиеся стволы потолка древесной хижины женщин тару-ушти. Сколько ночей он провел в прошлом здесь? Не счесть! Но ни одна из них не была такой как сегодня. Прежде он не ощущал себя столь противоречиво. Разрываемым столь противоположными эмоциями, часть из которых вообще ему была незнакома. С тару-ушти было все весьма просто. Он знал, что не желанен им как мужчина по весьма прозаической причине. Просто не мог дать им того, что нужно. Живое семя для зарождения новой жизни. Оно предназначено не для них и ни для кого, рожденного в мире Богини. К тому же он не обладал завораживающей красотой и возбуждающей сексуальной энергией, как асраи. Не был затейником в постели или слишком приятным собеседником. Но тару-ушти были приветливы и стремились угодить своему архонту во всем, ибо только он мог защитить в случае нашествий багги. Мерзкие твари вредоносны и по одиночке, хоть и не обладают большой силой, но периодически умудрялись размножиться настолько, что обращались в жуткое смертоносное скопище с единственной целью — сожрать все и всех на своем пути. Словно саранча или огненные муравьи из мира Младших, только многократно опасней. Секс с тару-ушти был сделкой, выгодной всем. Он получал максимально возможное удовлетворение, так как местные женщины были чрезвычайно выносливы в постели и легко переносили все, если он забывался, становясь излишне требовательным. Принимали его даже грязным, израненным, не остывшим от сражений. И это немного снижало градус вечной ярости его зверя, хоть и не избавляло от нее полностью. Он же охотно защищал их, когда была необходимость, считая полезными для своих нужд.

Но этой ночью в тех же стенах, где он сотни раз раньше получал то, в чем нуждался, все было совершенно по-другому. Эта женщина… голем. Она хотела его. Именно его — мужчину, а не Грегордиана — архонта Закатного государства и деспота-защитника. И это обстоятельство, как и сила ее вожделения, потрясала его, потому что была практически равноценна его собственному. И сколько бы он не внушал себе, что для нее это просто хитрый ход, умелое лицедейство, и изворотливый голем разжигает его похоть в надежде привязать и заставить видеть человека, а не искусную подделку, не замечать того, какой абсолютно дикой она была, отдаваясь, деспот не мог. В ее сексуальном безумии не было притворства. Но самое странное то, что его зверь был абсолютно умиротворен после первой же их близости, и выходило, что именно его разумная, а не ведомая инстинктами половина была той, что выплескивала раз за разом ярость в агрессивном сексе. И даже сейчас деспот одновременно пребывал в полнейшем покое и кипел от ненависти к этой женщине. За все те годы, что провел в поисках, вынужденный метаться между двумя мирами. За чувство унижения от бессилия вернуть контроль над ситуацией и искры осуждения и сомнения в его силе в глазах его воинов. За долгий страх того, что, несмотря на все усилия, его постигнет неудача. Но больше всего за то, что именно она — женщина, которую он сам возжелал, как никого прежде, оказалась обманным магическим творением, големом. Тем самым, что ему следовало растерзать на части, освобождая украденную часть души своей невесты. Единственно возможного существа, способного дать жизнь нужному потомству, а с ним, спустя время, и освобождение. А как же невыносимо он уже нуждался в свободе!

Мужчина разжал руки и, приподнявшись на локте, еще раз прошелся взглядом по телу обнаженной женщины, спящей рядом. Она заметно похудела с того момента, когда он видел ее покидающей ванну в его временном доме в мире Младших. И без того тонкие черты лица чуть заострились, щеки немного запали, вокруг глаз залегли тени, пусть и едва заметные. И это не нравилось и вызывало подспудное раздражение, и исходило оно не только от животной половины. Потому что эти признаки истощения опять же мешали думать ему о ней, как просто о вещи. Во сне голем хмурилась и вздрагивала, и знать, что он был основной причиной тому, что она остается напряженно-беспокойной даже во время отдыха, тоже странным образом приносило ему дискомфорт. Хотя с чего бы? Он знал, что к утру она полностью восстановится и никаких признаков усталости не останется. Как и следов его обладания ею. Исчезнут потертости от его грубой щетины на ее скулах, шее и груди и особенно на внутренней стороне бедер. Пропадут круглые темные пятна на коже там, где он, не щадя, впивался в ее плоть пальцами, требуя еще большей отдачи, еще более глубокого проникновения из возможных. Она не просила быть нежнее, не скулила, умоляя его о сдержанности. Принимала все бешеные атаки его ненависти и страсти, поглощала его дикость без остатка и бросала вызов дать больше каждым своим движением и взглядом. Никогда он не обладал контролем в моменты ярости и в сексуальном угаре, да и, собственно, зачем? Если кто-то вызвал его гнев, он должен понести кару. Иначе просто никак. Любой, не ушедший при этом с дороги достаточно быстро, сам и виноват. Женщин, решившихся разделить с ним постель, никто насильно не заставлял, они знали, на что шли. Последующее нытье и жалобы он считал просто попытками сделать его щедрее. Хотя он и так никогда не скупился и одаривал их более, чем они того заслуживали, учитывая, что большую часть времени ему приходилось обуздывать себя. Но никогда он не был намеренно груб с ними. А вот с големом… Он так хотел сделать секс наказанием, но все внутри противилось этому, и каждое свое движение, причиняющее боль, деспот тут же компенсировал лаской, ибо без этого буквально мучился сам. Она словно закольцевала на себе его злобу, жесточайшую похоть и иррациональное, непривычное желание заботиться одновременно. Являлась источником их возникновения, обильной пищей для разрастания и в то же время исходом, естественным завершением, бесконечной поглощающим сосудом для всех волн его таких разных, но при этом одинаково запредельных эмоций. Он, насильно гася в себе невесть откуда берущийся стыд, обрушивался на нее нещадно, а она забирала все без остатка и дразнила, разжигала еще сильнее, будто он не мог дать ей достаточно. Он! Да он может лишить ее жизни одним небрежным движением и не сделал это только потому, что не знал, как выдрать из этого тела часть души Илвы. Именно так!