Илья Асриев - Кукольная лавка для импресарио

Не так давно качество применяемых материалов было зачаточным, и предлагаемые публике куклы выходили карикатурой на кинематографические прототипы. Обманутые рекламой прогрессивные сластолюбцы обнаруживали досадную непригодность вещи к использованию – при попытке основательного поцелуя к губам прилипал мерзкий целлулоидный привкус.

Теперь же химические изыскания продвинулись вперёд, и вкус куклы подаётся на заказ. Обличители ведут расследования преступного применения в особенных куклах человеческой кожи, содранной с представительниц обездоленных слоёв общества – это раскаты конкурентной войны, запущенной расплодившимися производителями.

Достигнутый успех в подражании природе пугает публику, и следует вовремя придушить прогрессирующую пародию, пока газетные диспуты не вышли на городские площади, где эстетические противоречия спорщиков, безобидные в печати, вступят в опасную трансгуманистическую схватку, к какой хватает учёных подстрекателей.

Появилось немало людей твёрдых убеждений, открыто признающихся в посещении кукольных лавок, но общество до сих пор не даёт любителям кукол полной свободы, тесня её исподтишка, нагло вводя полускрытые налоги и бесстыдно преувеличивая психиатрические последствия.

У меня остались воспоминания о высокомерной настороженности к таким местам в то время, когда г-н Монро был для меня силуэтом в стекле, и холодная надменность его взглядов на идущих вдоль витрины зевак воспринималась мной абстрактно, как вовсе ко мне не относящаяся – так дождь, походя задевающий нас особенно неуместной струёй, не кажется нам личным обидчиком .

Витрина лавки и её таинственное содержимое будили во мне интерес, но я пренебрегал этим щекочущим интересом, ускоряя шаги, или выдумывая срочное дело, вроде покупки ненужной газеты, или даже пускаясь в умственное морализирование, нелепое из-за неопределённости моих моральных устоев – я не помнил и дюжины достоверно аморальных вещей, каких следует сторониться приличному человеку.

Видя известного щёголя, выходящего из лавки г-на Монро со старательно равнодушным лицом, я завидовал чужой смелости. Но спасительная деталь, вроде полицейского агента, караулящего случай возле афишной тумбы, меняла зависть на осуждение, и моя походка приобретала нелепую деревянную манеру – я назвал этот феномен телесным ханжеством .

Упомянутому агенту не было дела до обычных посетителей кукольной лавки, т. к. г-н Монро имел связи в муниципальных кругах, и шаткость местных устоев умело подкреплялась его количественно оцениваемым дружелюбием.

Дружба, которую нельзя оценить выгодой, таковой не является, и должна быть названа терминами психиатрии, сказал г-н Монро.

Слова г-на Монро, сказанные по случайному поводу, выдавали манеру вести дела, и я признавал за ним право на защиту дела любыми способами, и его слова друг мой , так же мимоходом обращённые ко мне, приобретали зловещий оттенок, какой чудится нам в словах лощёного крупье, предлагающего публике, вопреки неукоснительным правилам заведения, сыграть партию с неопределёнными ставками, и всё вокруг, привычное и скучное, начинает покачиваться от малозаметного ветерка из тайного инфернального оконца, приоткрытого коварным предложением.

Дружба г-на Монро с властями была оплачена по принятой в городе мере – я видел тайный знак встревоженного приказчика через витринное стекло. Скучающий агент встрепенулся, стряхивая обыденность улицы, и балетным крадущимся шагом поплыл к входу в лавку, и его невнятное лицо обрело чёткие, даже отточенные черты, и кожа на этом хищном лице натянулась в предвкушении охоты.

Обошлось пустяками, и агент, простецки насвистывая, прошмыгнул в тень тумбы, по пути теряя балетные навыки и опасность черт. Улица беззаботно завертелась, но вдоль стен витал опасный азарт, непонятно уже к чему относящийся.

То, как г-н Монро сумел подкрепить торговлю поддержкой властей, говорило в пользу его предусмотрительности.

В разговорах, бывших наполовину торгом, я чувствовал пинки проснувшейся бережливости и в запале торговли был готов напирать излишне, и только воспоминания о кошачьих навыках агента, откидывающего полу мягкого пиджака страшно грациозной рукой, останавливали меня от напористости, какой грешат нервные покупатели.

Я ждал чудес, веря в лавку г-на Монро, как уличный зевака верит чуду карточного фокуса – не удивительно, что я робел. Но любопытство и предвкушение побеждали, и я сдерживал нервное воображение, вечно задирающее реальность с единственной целью – вовремя пуститься наутек.

Лавку г-на Монро нельзя отнести к реальности без оговорок – через витрину, если смотреть с улицы, приказчик, принюхивающийся к поддельной певичке в кружевном белье, пугал прохожего материалиста неопределённостью назначения сцены.

Путь к лавке был устроен удачно – известно, что приличный театр начинается задолго до сцены.

Второстепенная городская лестница, образец избыточных трат прошлого, состояла из круто забирающих ступеней, тяжёлых, облупленных временем гранитных боков и обрывка неба, в какой сооружение упиралось уверенно и основательно – этим плохо освещённое каменное предисловие заканчивалось, и начинался город.

В скудости освещения был умысел, и отставная пушка, при дневном свете грязноватая от исторических наслоений, ночью, благодаря скромности окрестных фонарей, светилась мрачно и тускло, и её дневная музейная наглядность пряталась за серебряной вуалью, и чугунный сувенир обращался пятнистой рыбиной, вынырнувшей невесть откуда, чтобы нырнуть обратно в неизвестность, подразнив напоследок случайного прохожего мокрым селёдочным боком – опытный игрок признал бы старую каменную голгофу первосортным, то есть совершенно неопределённым преддверьем предстоящей игры.

На лестнице виделось запустение, и смотритель расположенного наверху музея, разгоняющий первобытной метлой обрывки ушедшего дня, выглядел особенно бескорыстно , т.к. знал о тщете своих усилий.

Кратчайший путь в лавку г-на Монро шёл по ступеням вверх, к натужным атлантам на стене музейного здания, и дальше по тонкой улице, крытой гулким привозным булыжником. Улица увиливала от вечно запертого музея с ловкостью беглого экспоната, и зависть прочно прикованных статуй наполовину доставалась мне – до лавки г-на Монро было уже недалеко.

Дверь в лавку г-на Монро манила инфернальной фиолетовой бездной, и прогулочный маршрут, изначально случайный, был повторён десятки раз – эта дверь стала моей навязчивой идеей .

Я распахнул ее поддельным хозяйским жестом, почти теряя сознание от робости, и приказчик вскинул бровь обреченно, словно увидел конец кукольной истории.