Евгений Стаховский - Третий эпизод. Роман

А: Ну, того ты скрывал.

– Я никого не скрывал. Он сам скрывался. Что само по себе дурной знак и иллюзия.

А: Когда я к тебе приезжал, я никогда, ни разу его не видел.

– Вот-вот. Я не уверен, что он вообще существует.

А: До него же был кто-то ещё?

– Кто?

А: Он что у тебя – один за десять лет?

– В общем, да.

А: Как у моей бабушки только дедушка.

– Смешно.

А: Почему ты не ставишь себе цель, как Цукерберг, знакомиться каждый день с одним новым человеком? Или хотя бы каждую неделю.

– Это в прошлом. Я устал. Я пытался. И это ни к чему не привело. Ничто ни к чему не приводит.

А: Какие пути ты видишь сейчас?

– Никаких. Я старый и некрасивый. Вот, собственно, и ответ.

А: Ты себе это внушил, чтоб страдать. Мне кажется, что причина если и есть, то она не в возрасте, и устранима. А ты в депрессии и стараешься видеть причину в том, что поезд ушёл навсегда. И всё.

– Ладно. Пойду.

Чёрт, он меня разозлил. Я сам себя разозлил. Депрессия. Знакомство с новым человеком каждую неделю. Да я книгу про это написал! Что ты, блин, знаешь о знакомствах? Один за десять лет. Что ты, блин, знаешь о причинах? Не делать вид, что собрался умирать. Не делать вид, что собрался умирать сам. Что ты знаешь о смерти? Да я, блин, книгу написал о самоубийствах! Но ты не читаешь моих книг.

26 января 2016. Вторник.

12:00

Умное приложение в телефоне утверждает, что я сплю по шесть часов в день. Плюс-минус. И вы говорите это не старость?

Сейчас меня беспокоит другое. Последняя книга появилась в продаже. Пора её отпустить. Теперь я могу её отпустить. Или могу начать отпускать. Так что – с днём рождения.

01:24

Сумбурный и очень нервный день, или мне хочется, чтобы он таким был, а на самом деле ничего не чувствую, кроме боли в пальцах от того, что постоянно пишу. Пальцы стираются о стол, о бумагу, о друг друга – пальцы становятся как у виолончелиста.

Днём я забросил письмо и поехал к психиатру. Опоздал на 20 минут. Ненавижу опаздывать. Особенно когда сам сжираю время. Я покупал новые наушники – старые перестали работать на левое ухо; потом долго ехал в метро – кажется, дольше обычного на то же расстояние; потом искал банкомат снять наличных – карты доктор не принимает; потом стоял в очереди – у банкомата случилось настоящее столпотворение; в общем – ладно. Двадцать минут так двадцать минут. Это моё время. Я за него плачу.

ИН сказала, что я выгляжу весёлым. Во всяком случае, первое впечатление, что мне лучше.

– Это из-за книги, – сказал я. – У меня некоторого рода экзальтация. Но вы правы, в целом я чувствую себя лучше. Вчера немного загрустил и первого января чуть не умер, а так нормально.

И я принялся рассказывать всё, что было первого января, и что есть сейчас – мы так давно не виделись.

ИН слушала меня, периодически делая пометки в блокноте и в итоге заявила, что продолжает склоняться к биполярному расстройству. Я заметил, что не считаю себя сейчас слишком активным. На контрасте – да, а так – нет. Мне хотелось бы больше. Тогда она сначала решила уменьшить дозу препаратов, потом передумала, потом передумала с гиперактивностью, и мы оставили всё как есть, договорившись, что если что – я позвоню.

Если что, это интересно, если что?

Чёрт, когда уже пройдут лимфоузлы на шее?

Вечером я был в театре на 34 месте и мне очень понравился потолок. Милена тоже понравилась, но тут у меня началась аллергия на людей и стало некомфортно. Или это аллергия на театр? Я так давно не был в опере, и не хочу. Пригласит кто – можно, а так – тоже нет.

Ночью я шёл домой и вдруг остановился посреди сугроба, огляделся и сказал вслух: идите в жопу!

Вокруг не было никого, даже птиц, и я просто сказал: идите в жопу! идите в жопу все, кто меня не любит!

И всё.

27 января 2016. Среда.

10:56

Все говорят, что я очень худой. Так и есть. Впалые щёки, тонкие руки, воспалённое эго. Первый шаг на пути к выздоровлению – признать болезнь. Признать болезнь и вероятность её неизлечимости. Принимая первое, я отмахиваюсь от второго, полагая что если неизлечим я сам, то излечимо моё эго. А его постоянно окружают разные потоки. Их легко назвать, но как до них докопаться?

Главное в болезни – непомерное, и по сути неестественное желание обладать, особенно если обладать больше нечем.

Я помню время, когда считал, что это меня должны любить. Они, все они должны сами ко мне стремиться, а я только делаю выбор. Они должны меня преследовать, и нередко они преследовали, что не мешало мне в это же время преследовать кого-то другого. Влюбляться только затем, чтобы иметь возможность написать письмо или стишок. Это казалось самым важным. А когда любовь вдруг совпадала – я переставал стремиться к вечности и чувствовал смерть, и не боялся её. Это означает, что всё написанное мной – всего лишь борьба со смертью. Или способ её принять. Страх смерти и порождаемого им одиночества.

Одиночество позволяет видеть. Оно питает смелостью разглядеть себя, осознать бесценность каждого шага, мешая сделать шаг.

Рассматривая старые фотографии, годичной или двух давности, я прихожу к пониманию, что живу прошлым. Это выглядит очевидным, пока не дашь пояснения, что прошлое не требует принятия. Его, как известно, невозможно исправить. Оно статично и утверждает факт бытия. Настоящее требует постоянного восприятия, зависящего от работы нейронов. В настоящем я сравниваю себя с собой вчерашним. Соотношу то, что можно исправить, с тем, что исправить нельзя. Музыку – с архитектурой.

Единственная польза одиночества – возможность узнать себя. Увидеть своими глазами, замутнёнными сознательным отчаянием. Разве жить для другого не значит жить для себя? Для другого себя? Себя вчерашнего, где все прочие другие так же статичны. Себя будущего, кто ежесекундно становится прошлым и утверждает образ не требующий исправлений в силу невозможности исправления. И я сегодняшний – это уже я вчерашний. Тот, на кого я смотрю глазами будущего, и люблю только за то, что он был.

17:14

Вышел на улицу при свете дня.

В аптеку за таблетками.

Позабытые системы восприятия. Забыл как выглядит город не в темноте. Стойких ассоциаций не получилось. Стойких воспоминаний тоже. Стойких чувств тоже. Я не взял трость и постарался вложить в ноги всю силу, почувствовать себя сильным, но почувствовал только как я физически слаб. Мышцы отвыкли. Я чувствовал каждую связку и шёл не автоматически делая шаги, а думая о каждом шаге. Шаг, шаг, ещё шаг, перепрыгнуть сугроб, пнуть ледышку, остановиться на светофоре, не поскользнуться. И обратно. Мне так понравилось ходить, что я решил тренироваться. Репетировать походку. Передвигать ногами уверенней, вспомнив что вообще-то я здоров, физически здоров. Вроде как. Но трость и не была нужна как физическая опора, во всяком случае – не в главной степени. Если я поверю в свои ноги, в их возможности, в их силу, если придам им силу, само тело будет удерживать неустойчивое сознание. Тело сможет сделать шаг даже если я забуду как ходить. Мы с ним такие разные. И то, что я его не люблю не значит что я не могу пытаться хотя бы не слишком с ним ссориться. Вдруг оно ещё пригодится. Вряд ли, конечно. Но вдруг.