Ричард Брук - Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ

– Вы… уверены в том, что говорите, доктор?..

– Абсолютно уверен. Потому мы с вами должны, слышите, мсье граф? Должны, скрепя сердце и справившись с нервами, ждать их первой крупной ссоры. И вот тогда наступит самый подходящий момент для того, чтобы посеять семена сомнения и отчуждения на подготовленную почву…

– А… эта ссора произойдет? – с робкой надеждой спросил граф.

Шаффхаузен холодно улыбнулся:

– Неизбежно. Даю вам слово.

Вкусно поужинав (фрикасе и профитроли в самом деле оказались выше всяких похвал), приятельски побеседовав с Сен-Бризом на темы, далекие от болезненного вопроса, допив коньяк и докурив сигару, Эмиль вскоре сослался на усталость и попросил позволения откланяться до утра. Граф, рассыпавшись перед гостем в извинениях, приказал слуге проводить его в апартаменты и обеспечить всем необходимым для комфортного сна.

Найдя спальню довольно прохладной, а кровать хоть и удобной, но слишком мягкой, Эмиль попросил слугу разжечь камин и принести еще пару подушек и плед – и, пока тот исполнял порученное, удалился в ванную комнату. К счастью, она оказалась вполне современной, с утепленным полом, и ничем не напоминала средневековые купальни с дубовыми кадками и вечными сквозняками. Бойлер тоже работал исправно, вода в душе была нужной температуры, чистая и свежая, и лишь чуть-чуть отдавала серой 51 51 в Бургундии, как и в соседних областях средней Франции, расположено много минеральных серных источников – это последствие давней сейсмической активности данной географической области. Потому вода имеет повышенное содержание серы и других минералов. .

Завершив омовение и закрыв кран, Шаффхаузен принялся растираться мягким махровым полотенцем… и вдруг обнаружил некую прихотливую особенность замковой архитектуры. Устройство воздуховодов и труб создавало в отделанной кафелем ванной комнате особую акустику: откуда-то снизу отчетливо слышались мужские голоса. Доктор поначалу не придал этому значения – час был не слишком поздним, и не все обитатели замка спали – пока в одном из голосов не распознал певучий тембр Вернея… Второй же, более низкий и звучный, хорошо поставленный баритон, тоже был немедленно определен Шаффхаузеном: благо, он посмотрел не одну картину с участием Жана Марэ…

Беседа художника и актера была слегка приглушена звуком воды, текущей по трубам, так что слов толком не разобрать, но вот интонации… интонации не оставляли сомнений, что эти двое заняты любовным воркованием! Прямо сейчас!.. Вдвоем, в одной ванной комнате!..

Осознав, что не галлюцинирует и действительно слышит все: и откровенные страстные речи, и временами даже постанывания, и низкий, чуть рокочущий смех, Эмиль некоторое время так и стоял посреди своей ванной, тиская сафьяновый дорожный несессер… и прислушивался к происходящему внизу с какой-то совершенно неприличной жадностью.

Из необъяснимого транса его вывел сперва особенно протяжный стон, а потом резкий и отчетливый вскрик юноши:

– Аййй, черт подери, Жааан!.. – ударивший по натянутым нервам психиатра, как нож по гитарной струне. Следом донесся успокаивающий голос Марэ – точно рыканье льва в саванне – но слов опять было не разобрать.

«Боже мой, что за ужас там происходит?.. Что он с ним вытворяет, раз несчастный мальчик так кричит?» – Шаффхаузен зажмурился, словно опасаясь увидеть воочию сцену, которую зачем-то услужливо нарисовало его воображение. Эта сцена была крайне непристойна и… одновременно так волнующа, что доктор, подобно святому Антонию, поспешил едва ли не бегом покинуть злосчастную ванную.

Плотно затворив дверь, Эмиль принялся беспокойно расхаживать по комнате, охваченный сильными и противоречивыми чувствами. О, в эти минуты он превосходно понял, отчего графу пришла в голову дерзкая и беспощадная мысль пустить в ход оружие…

«Так… спокойно… спокойно… это снова действие проекции и переноса… переноса чувств отца… сострадания к сыну и ненависти к тому, кто его губит… Оооо… но это действительно чудовищный цинизм, мсье Марэ, так нагло пользоваться гостеприимством графа, занимаясь с его сыном столь… мерзкими вещами, прямо под приютившим вас кровом! Не ожидал такого от вас…»

Шаффхаузен старательно пытался совладать с внутренним возмущением и вернуться в холодную отстраненную позицию беспристрастного наблюдателя и аналитика, но сердце в его груди бухало, словно набатный колокол. Кровь стучала в виски, лоб стиснуло обручем давящей боли. Он всерьез обеспокоился своим здоровьем и, бросившись к комоду, вытащил оттуда дорожную аптечку в поисках средства, способного быстро понизить давление и успокоить разогнавшийся пульс…

Первое, что ему попалось под руку – пузырек с лавровишневыми каплями. Натуральное успокоительное, что так любила его супруга после истерик, вполне годилось. Найдя на прикроватном столике стакан с водой, он вытряс в него двойную дозу, залпом выпил, тяжело опустился на край кровати, вытер взмокший от волнения лоб, нащупал пульс и принялся считать…

Пару минут спустя ему стало полегче, но показалось, что теперь в комнате слишком уж душно, и Эмиль, немного поколебавшись, решил, что сумеет и без помощи слуги открыть створку окна и впустить в спальню свежий весенний воздух. Окно поддалось не сразу, но доктор с ним все-таки справился и, запахнувшись получше в теплый халат, присел на широкий подоконник.

«Зачем я вообще согласился сюда приехать?.. Все-таки нужно было выбрать Женеву… пожалуй, завтра позвоню Фрицу и договорюсь с ним о срочной супервизии.»

Он прикрыл глаза и начал делать комплекс специальной дыхательной гимнастики…

Ночной ветер брызнул в лицо мелким дождем и донес до Эмиля ароматы сырого весеннего сада. Деревья и цветы пахли не так ярко, как на Ривьере, но в воздухе легко распознавались оттенки жасмина, сирени, ландышей и, конечно же, фиалок… Эти нахальные голубые цветы, точно сорняки, во множестве произрастали под сенью каштанов и вязов и к ночи только сильнее распускались.

Увы, испытания, уготованные доктору домашними духами замка Сен-Бриз, еще не закончились… Едва усмирив буйство крови и решив перед сном выкурить одну сигарету, он вздрогнул и едва не выронил ее вместе с мундштуком, услышав, как этажом ниже открылось окно.

– Накинь вот это, на улице слишком свежо… а ты еще весь влажный… – раздался все тот же низкий голос, принадлежащий, несомненно, Жану Марэ.

«Черт!..»

Теперь Шаффхаузен отчетливо слышал каждое произносимое актером слово – так, словно сидел в первом ряду партера, наблюдая сцену из спектакля.

– Мммммм… нет… я ничего не хочу… только тебя… закутаться в твои объятия, мой король… – это был голос Эрнеста (ну а чей же еще?..)