Ричард Брук - Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ

– Я непременно вас дождусь, дорогой друг. Но прошу вас, выпейте хотя бы чашку молока и съешьте кусочек багета, прежде чем сопровождать меня. Я не прощу себе, если вы свалитесь с лошади по причине голодного обморока…

Эмиль ощутил настоящий азарт охотника, умело направляющего дичь в силки. Он уже навел справки и был в курсе, что Марэ отправился сниматься куда-то в ближайшую округу верхом на лошади, и слышал отчасти, как Эрнест бранился по этому поводу с тем парнем, которого граф называл «тоже испорченным». После всего, чему он стал невольным свидетелем вчера в ночи, Шаффхаузену не терпелось лично увидеть, как эти двое будут общаться друг с другом при свете дня.

…В ожидании возвращения Вернея, он стал неспешно прогуливаться по двору, среди киносъемочных фургонов и макетов декораций, куря сигарету, и улавливая обрывки разговоров технического персонала. Он сразу понял, что все эти люди, трущиеся вблизи знаменитостей, обожают собирать свежие сплетни и перемывать косточки каждому из актеров, с кем им доводилось работать. Каждый из них в отдельности мог стать бесценным источником сведений обо всем, что происходило на съемочной площадке, но не включалось ни в рабочую, ни в финальную версию картины. И Шаффхаузен легко признался себе, что не прочь отыскать того, кто за небольшое, но регулярное вознаграждение согласится снабжать его историями о Жане Марэ и некоем вспыльчивом молодом человеке…

Долго искать ему не пришлось. Услышав, как недавние оппоненты Эрнеста продолжают возмущаться его сумасбродными выходками, Эмиль наметил себе выпить чашечку кофе и стаканчик ликера с пухловатым немцем, чей акцент безошибочно выдавал уроженца Баварии…

…Эрнест прибежал через четверть часа, держа в руках две пары кожаных краг – для себя и для доктора, и еще издалека крикнул:

– Я свободен, как ветер! Прошу вас, поедем скорее!

– Вы исполнили мою просьбу, мой мальчик? – Шаффхаузен принял у него краги и, склонившись к лицу Эрнеста, легонько коснулся уголка его рта, где заметил след от молочной пенки. Это зрелище отчего-то вновь его немного взволновало, и он поспешно отстранился:

– Вижу, что да… Тогда едем, конечно.

Ресницы Эрнеста дрогнули в удивлении – на мгновение он вдруг стал очень похож на своего отца, и спросил не то с беспокойством, не то с легким подозрением:

– Доктор… а вы-то сами успели позавтракать?.. У вас… точно все в порядке?

– Не тревожьтесь обо мне, Эрнест. Лучше посоветуйте мне резвую лошадку, с которой легко справится и ребенок, и старик.

– Ребенку я бы посоветовал Бобо, это пони, – усмехнулся Эрнест со знакомым озорством, и в глубине его глаз вспыхнули зеленоватые искры. – А старику – спокойную и толстенькую кобылку, Фифи. Но вам, профессор, ни тот, ни другая не годится… вы достойны сесть на Панциря. Это коб, умный, рассудительный и с отличным чувством юмора – прямо как вы, месье Шаффхаузен. А что касается резвости… на рыси его обойдет только Стерва, а на галопе – только Торнадо.

– Я всецело вам доверяю, Эрнест, вы отлично разбираетесь в лошадях. Пожалуй, даже лучше, чем в людях.

– Ну что вы, я тот еще эксперт, просто хорошо знаю тех, кто у нас в конюшне… вот папа – разбирается, но он в последнее время даже не заглядывает к лошадям, – вздохнул Эрнест, и его затуманившееся лицо выдало, что о своем отце он думает чаще и беспокоится сильнее, чем хочет показать.

– Зато Жан… месье Марэ… Господи Боже, вот кто, наверное, родился сразу в ботфортах и крагах! Вы видели, как он держится в седле?.. А как галопом едет? А как…

– Да, да, разумеется. Я же смотрел и «Капитана», и «Железную маску», но одно дело – видеть нашего героя на экране, и совсем другое – наблюдать в натуре, так сказать, в процессе съемок! Может быть, вы удовлетворите мое любопытство и проводите меня туда, где как раз снимают его верхом на коне? Это зрелище наверняка стоит того, чтобы ради него покрыть несколько лье! – в тон восторженному юноше ответил Шаффхаузен. Сейчас он должен был во что бы то ни стало поддержать сторону Эрнеста, показать ему, что солидарен с ним в симпатии к Марэ, что вовсе не разделяет опасения, которыми полон его отец… Да, ему придется на время притвориться союзником этой парочки, только так он сумеет сохранить доверие виконта и завоевать расположение актера.

Странное дело – он вдруг ощутил подобие стыда за свое макиавеллиевское коварство… но тут же напомнил себе, что действует в лучших интересах Эрнеста, лишь ради его блага. А, как известно, не разбив яиц, омлета не приготовишь.

Верней метнул на доктора быстрый проницательный взгляд и вдруг спросил с отчетливой ноткой ревности:

– Месье Шаффхаузен, когда же вы успели стать таким рьяным поклонником Жана Марэ? Помнится, вы меня отечески отчитывали за излишнюю впечатлительность и рассказывали про гибельное воздействие очарованности и эффекта ореола… с чего вы так… переменились к нему?..

Эмиль на миг испугался, что чем-то выдал себя, и сенситивный, как все художники, Верней раскусил его замысел, почуял расставленные силки. Но не в правилах Шаффхаузена было признавать поражение, еще не вступив даже в пробное сражение с противником. Потому он с улыбкой ответил:

– Это было до того, как вы исповедались мне… рассказали о вашей с ним встрече в поезде. Когда он спас вам жизнь, я не мог не проникнуться к нему большим уважением. Ну а то, что вы так настойчиво приглашали меня познакомиться с фильмографией мсье Марэ, в итоге сделало меня поклонником его несомненного актерского дарования. Я очень уважаю тех, кто так отдается своей профессии, как он… но тем не менее, мне далеко до вашего восхищения им. Наверное, тому виной лишь мой почтенный возраст, ведь мы с мсье Марэ практически ровесники…

Эрнест молча кивнул, давая понять, что объяснение доктора его удовлетворило, а замечание насчет возраста оставил без комментариев.

За разговором они быстро дошли до конюшни, и без лишних проволочек, даже без помощи конюха, оседлали лошадей и вывели их за ворота. Панцирь, выбранный Эрнестом для доктора, оказался среднего роста мерином, с виду крепким, гнедой масти, но с широкой белой проточиной на лбу и носу, по форме и правда напоминающей старинный доспех. Он спокойно позволил доктору взобраться в седло и поправить стремена, и беспрекословно слушался повода и коленей.

Верней же – вот странность – сел не на рыжую изящную кобылу, что громко заржала при его появлении возле денника, и чуть из шкуры не вылезла, напрашиваясь на ласку, а предпочел пожилого мерина, серого в яблоках, с черной гривой и добродушной мордой.

– Ну, месье Шаффхаузен, теперь держитесь… вы сами напросились! – Эрнест собрал поводья и улыбнулся. – Мы поедем очень быстро… во всяком случае, я… Мой совет – если устанете и начнете отставать, не настегивайте, но и не тормозите слишком резко. Просто отдайте повод и отдыхайте, как в кресле… Панцирь сам сориентируется, ехать ли ему за мной в своем темпе, ждать или возвращаться домой.