Ричард Брук - Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ

Эрнест взглянул на Шаффхаузена:

– А что, месье, почему бы и нет? Самое время для чашечки кофе. Вы ведь не против немного задержаться… если не до конца съемки, то хотя бы до общего перерыва?

– Пожалуй, это разумное предложение. Особенно если вы тоже спешитесь и составите мне компанию, чтобы выпить кофе с круассаном. – Шаффхаузен полностью одобрил предложение юноши, тем более, что искал удобный повод поближе пообщаться с Марэ, а в идеале – с обоими любовниками. Стойка буфета была наилучшей сценой для предстоящего разговора…

***

Торнадо недовольно храпел и уже ронял хлопья белой пены на черную смоляную шкуру, блестящую от трудового пота, когда помреж наконец-то остался доволен результатом и объявил окончание съемки. Сам Жан ощущал себя примерно так же – взмок сильнее обычного из-за парика и тяжелого костюма, не по сезону теплого, и был слегка раздражен, поскольку на ерундовую сцену с проездом верхом по ровной дороге пришлось потратить уйму времени и целых пять дублей! Но Судьба вновь преподнесла ему нежданный подарок, в образе Эрнеста верхом на Арлекине…

Появление любовника рядом со съемочной группой волшебным образом поспособствовало успешному завершению работы, и теперь Марэ мечтал в полной мере воздать ему и себе за целое утро, что они провели порознь.

Правда, вместе с Эрнестом приехал еще какой-то важный господин, и Жан, не слишком хорошо различавший лица на расстоянии 54 54 У Марэ была приличная близорукость, но ни очков, ни линз он никогда не носил , сперва не узнал его. И, только спешившись, с облегчением скинув жаркий сюртук и плащ, вместе с париком и треуголкой, и подойдя к буфету, Марэ признал в высоком мсье с благородным и умным лицом, доктора Шаффхаузена. Того самого знаменитого психиатра, что однажды консультировал Кокто и был лечащим врачом Эрнеста, когда тот переживал в своей жизни трудный период.

Вопреки желанию, Жан сразу не смог ни подойти к Эрнесту, ни поздороваться с доктором, ни даже взять стакан минеральной воды. На подходе к буфету, справа и слева его атаковали коллеги по съемкам, спеша поздравить в связи с прекрасно отснятой сценой, уточнить рабочие вопросы, предложить услуги или, наоборот, о чем-то попросить…

Не успел актер разобраться с этой повинностью, как профессиональных киношников тут же сменили поклонники: несколько восторженных девиц, что исправно таскались за ним по всем съемочным локациям, и порой подрабатывали статистками, и местные жители, из числа любопытствующих. По меньшей мере человек десять глазели на знаменитость, стоя в стороне, и примерно столько же смельчаков просили автограф, а заодно приглашали Марэ распить с ними местного вина и поесть сыра. Все они ревниво оттесняли друг друга, стремясь прорваться поближе к кумиру и заполучить если не вожделенную роспись, то хоть несколько секунд его персонального внимания.

Личный ассистент Марэ тщетно пытался отогнать особенно рьяных, махая руками, как рассерженная курица – крыльями, и увещевал:

– Отойдите, да отойдите же все! Дайте Жану передохнуть… все вопросы потом, потом! И автографы тоже! Давайте мне ваши фотографии, Жан их лично всем надпишет! А сейчас перерыв на кофе!

Жан и Эрнест обменялись отчаянными взглядами над головами чужаков… Художник, весь дрожа от нетерпения и возбуждения, сердито топнул ногой, а Марэ лишь неловко развел руками, безмолвно моля о прощении за то, в чем был виноват лишь в силу собственной популярности.

Шаффхаузен, чей рост возвышал его над толпой примерно на голову, стоя возле буфета, спокойно попивал кофе и в открытую наблюдал за влюбленными, отмечая и жесты, и взгляды, и прочие признаки лихорадочного возбуждения, охватившего их обоих.

«Да, похоже мальчик мне не врал, они оба одержимы друг другом… и чем больше того, что их разделяет, тем сильнее стремление к воссоединению… будь они магнитами, уже слепились бы прямо на глазах у всех…» – констатировал он про себя, жестко контролируя собственные чувства, не позволяя им вмешаться и сбить с таким трудом восстановленную суперпозицию врача.

Эрнест тем временем исчерпал все запасы своего терпения… он резко отвернулся от своего солнечного божества – темная грива, не стянутая лентой или банданой, взметнулась, вновь подчеркнув сходство с нервным и норовистым жеребцом – и пошел к Фрэнки, давно уже звавшего его «отмереть» и сделать глоток домашнего вина, принесенного кем-то из местных и удачно реквизированного каскадерами.

– Давай, Эрни, давай к нам! – радостно загалдели другие парни, и Эмиль отметил, на сей раз скорее одобрительно, что его подопечный вполне успешно устанавливает дружеские связи со сверстниками.

Марэ, прекрасно видевший маневр Эрнеста, сжал губы… и немедленно оставил возню с автографами. Несколько раз искренне извинившись перед поклонниками за отказ от более тесного знакомства, он выставил между ними и собой своего помощника в качестве заградительного щита, и ревнивым орлом ринулся вслед юному Ганимеду, чтобы не дать ему ускользнуть… Шаффхаузен впервые воочию наблюдал, как древнегреческий миф разворачивается в декорациях отчасти восемнадцатого, отчасти двадцатого века… надо сказать, зрелище было прелюбопытное.

– О, Жан! И ты хочешь глотнуть местного винишка? – с дружелюбной развязностью партнера по работе воскликнул каскадер и поднял вверх глиняный кувшинчик. – Давайте, месье, пропустим по стаканчику, и к черту трезвенников, сосущих кофе с минералкой!

– Браво, Франсуа! Лучше и не скажешь! – Марэ приятельски хлопнул парня по плечу, принял из его рук стакан, полный почти до края, и обошел Фрэнки так, чтобы не просто оказаться рядом с Эрнестом, а буквально столкнуться с ним лицом к лицу – делая вид, что это простая случайность.

– Пффффф… осторожнее, мессир Бальзамо… – Эрнест – разумеется, тоже совершенно случайно, просто от неожиданности – уперся обеими ладонями в широкую грудь Жана, обтянутую белоснежной рубашкой с пышным жабо:

– Ваше счастье, что я еще не успел взять стакан, иначе эта бургундская кровь уже была бы у вас на животе и штанах… и мне пришлось бы раздевать вас прямо здесь, чтобы избежать порки… от костюмера! Хотя выпороть следовало бы не меня.

– Вот ты наглец, Верней, ты как разговариваешь с ведущим актером Франции? Видать, мало тебя самого пороли в школе… – притворно разгневался Фрэнки, искусно пародируя голос самого Юнебелля – он прекрасно видел и понимал, что происходит между этими двоими, и от души наслаждался сценой.

– Оставьте свои придирки, месье режиссер, молодой человек совершенно прав: я неуклюж, как слон в посудной лавке, и сам едва не перепачкал нашего художника с ног до головы. Впрочем… мокрая блуза смотрелась бы на вас куда эффектнее, вам не кажется, месье Верней? – Жан неотрывно глядел в лицо художнику, даже когда поднес к губам свой стакан и сделал пару жадных глотков. Раскаленные ладони любовника все еще упирались ему в грудь, и пальцы порывались стиснуть тонкое полотно рубашки, а в зеленых глазах отплясывали фарандолу чертенята…