Ричард Брук - Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ

– Если так пойдет дальше, месье Марэ, боюсь, мы с вами оба окажемся мокрыми и далекими от стерильной чистоты…

– Правильно! – поддержал Фрэнки. – Вы оба будете смотреться намного лучше без одежды! И вообще, что за ерунда, мы, черт возьми, в семидесятых, снимаем кино про галантный век – и нет ни одной сцены с обнаженкой! Даже до пояса никто ни разу не разделся… вот почему такая несправедливость, а, месье Жан?..

– Какая обнаженка, дружище… – вздохнул Эрнест и покачал головой; одна его ладонь соскользнула с груди Марэ, но, опускаясь вниз, невзначай задела живот и бедро мужчины… а другая ладонь со спокойным нахальством уверенного в себе ребенка отобрала у него стакан с вином. – Вот если бы «Бальзамо» снимал Тинто Брасс, или на худой конец Мауро Болоньини, тогда другое дело… а месье Юнебелль, как истинный скряга, не позволил нам даже насладиться одним-единственным страстным поцелуем с месье Жаном! Я хочу сказать – в сцене с его участием…

– Мне кажется, вы немного увлеклись и… спутали жанры, Эрнест, друг мой… Обратитесь к нашим немецким партнерам, им ваше желание раздеть актеров перед камерой наверняка понравится! – от дерзкого маневра художника, Марэ ощутил себя балансирующим на опасной грани и с усмешкой пытался исправить положение, но упрямец только вскинул голову и сердито заявил:

– Вот еще! Я скорее с вороной начну разговаривать, чем с немцами!

– Да и раздеваться для поцелуев совсем не обязательно. – вставил еще кто-то, поскольку все больше людей проявляло интерес и к вину, и к шутливому разговору.

– Точно! Поцелуи! Больше поцелуев для Бальзамо! Оооо, лобзай же меня, Ашарат! Сорви с меня покровы! – поддержал Фрэнк, принял томную позу и довольно похоже изобразил мимику красавицы Олимпии, игравшей жену Калиостро.

– А-ха-ха-ха… – раздался общий смех, но Эрнест к нему не присоединился; он продолжал смотреть на любовника, точно в гипнотическом сне, и, кусая губы, с трудом сдерживал себя от немедленной атаки на объект своей страсти. Впору было пожалеть, что он поддался глупой панике и вообще приехал туда, где его не очень-то хотели видеть, и своим присутствием помешал Жану сперва работать, а теперь и отдыхать… да еще и поставил в неловкое положение перед все понимающими коллегами…

«Как хорошо, с конем все обошлось, старина Торнадо не подвел, и Жанно доказал, что он – наездник от Бога… а я – идиот, идиот!!..»

Привыкший с безрассудной отвагой совершать в кадре самые разные трюки, Марэ ревниво оберегал все, что не относилось к работе, от любопытных чужих глаз и ушей. Вот и теперь, несмотря на снедавшее его желание отрепетировать у всех на глазах страстную сцену с Лоренцей, пригласив Эрнеста в ее дублеры, Жан дал ему намек вести себя скромнее и не компрометировать их настолько явно:

– Друзья, разделяю ваше огорчение, но… мы снимаем не эротику, а приключенческую драму… у Бальзамо есть прерогатива срывать покровы, но… лишь с чужих тайн и загадок!..

– И что, это… все? – тихо спросил Эрнест и вернул любовнику опустевший стакан.

– Хотите еще… вина? – в тон ему спросил Жан и потянулся было за кувшинчиком.

– Нет… – юноша оттолкнул руку мужчины. – Простите, я переполнен чувством… и мне просто… я отойду на пару минут.

Он церемонно кивнул, как будто покидал не полянку для импровизированного ланча, а светский прием, и бегом бросился к лесу, туда, где стволы сосен и буков перемежались с зеленеющим подлеском, образующим густой лабиринт.

Жан встревоженно посмотрел вслед ускользнувшему юноше, и ему хватило всего пары мгновений, чтобы принять решение последовать за ним.

– Чужой пример заразителен, он служит напоминанием о собственных потребностях… пожалуй, я тоже отлучусь ненадолго… – только и сказал он вслух, упреждая нескромные шуточки коллег, но тревога за Эрнеста перевесила привычную его сдержанность и щепетильность.

Эрнест углубился в лес не дальше, чем метров на пятьдесят – спасительная тень мощных стволов и раскидистых крон была убежищем, способным спрятать от посторонних взглядов и пылающее лицо, и душевное смятение, и почти судорожное напряжение тела.

Пожалуй, он переоценил свои физические возможности, а Шаффхаузен, хорошо знавший особенности его нервной системы, оказался прав: бессонница, наплевательское отношение к питанию, бьющие через край эмоции и повышенные физические нагрузки, помноженные на мучительную и непреходящую страсть, ищущую удовлетворения, набросились на него, как черти на грешника. И хорошо, если просто свалят на землю в обмороке, или заставят выблевать смесь молока и вина – единственное, что со вчерашнего дня попало ему в желудок, вместе с парой печений – но ведь запросто могут и прикончить.

Доктор, пугая его при нарушениях больничного режима, рассказывал о случаях внезапных сердечных приступов или даже инсультов у молодых парней, что мало спали, плохо ели, много психовали, плохо себя вели и не слушались старших… Он нервно рассмеялся над самим собой, остановился и, тяжело дыша, привалился к ближайшей сосне, обхватил ствол руками, и, пачкая лоб смолой, уткнулся лицом в мягкую шершавую кору…

Жан едва не упустил юношу из вида, когда тот скрылся в зеленой массе, но, по счастью, тот не думал изображать пугливого оленя, и Марэ очень скоро обнаружил беглеца обнимающим дерево…

Он приблизился, крадучись, как лесной кот, и, мягко дотронувшись до желанного теплого плеча, скрытого под синей блузой, сжал пальцы:

– Мальчик мой, что случилось? Тебе… плохо?

– Да… нет… – Эрнест не собирался изображать институтку и, обернувшись, обхватил любовника обеими руками и прижался к нему всем телом. – Прости меня, я кретин…

– Что? О чем ты? – Жан принял его объятия и сам стиснул в ответ гибкую талию, с наслаждением, граничащим с болью, вбирая запах разгоряченного тела и чуть резкий смолистый аромат, идущий от ствола сосны и рук юноши, перепачканных расплавленным янтарем…

– Я испугался, что Торнадо тебя сбросит, любимый… Штаубе с Роже меня чуть не сожрали, когда узнали, что ты поехал на нем… несли какой-то бред про страховку… – шепот Эрнеста перемежался жаркими, жаждущими поцелуями и хриплыми стонами, полными отчаянного желания. – О, ты с ума меня сводишь, Жанно, мой Жанно!.. Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке…

– Сумасшедший… разве ты не видел меня верхом на твоем дьяволе? Чего же ты испугался, дурачок? Вот он я, живой и здоровый… – не сдержав тихого смеха, Марэ немедленно позволил любимому мальчишке получить доказательство своей полной сохранности и тоже принялся страстно целовать в ответ.

– Сам не знаю… – Эрнест рванул рубашку на груди Жана, так, что жабо треснуло и пуговицы разлетелись в разные стороны, уткнулся носом, глубоко вдохнул и жадно припал ртом к левому соску, слегка прикусил его… выпустил и снова принялся рвано объяснять свои мотивы: