Сергей Лемехов - Три истории из реальной жизни. Любовь и музыка. Трудная работа. Дорога к дому

– С Вашего разрешения, я приму душ и сменю дорожные доспехи, а Вы, если это не затруднит, повяжите мне галстук. Сам я не умею.

Это была полная правда: за сорок лет он не овладел простым искусством повязывать галстук на рубашку. В вопросах быта он был настоящий «чайник», и всё вызывало трудности. Не в пример его научной карьере: нелегко было сыскать двух ему равных. Любая задача решалась с моцартовской легкостью и бетховенской глубиной смысла.

– А кто же Вам обычно их завязывает?

– Обычно никто. А в первый раз жена или сын. Я их не развязываю, узел только ослабляю и надеваю через голову. Потом подтягиваю. Постепенно узкий конец галстука становится длиннее широкого, смыслосодержащего. Тогда я снова прошу кого-нибудь завязать, кто умеет. Сейчас Вас прошу, и буду долго-долго носить, аккуратно снимая через голову.

– Виктор говорил, что Вы холостой.

– И да, и нет. Я женат, и у меня есть дети, но вся моя семья живет в Москве и никогда со мной не ездит по чужим краям. Вот и получается, что я веду холостяцкий образ жизни. Но я не один, и это очень важно для меня. Я только живу один. Я как журавль: летаю далеко, но знаю, где мое гнездо.

– А почему Ваша жена с Вами не хочет быть за границей? Она что, языков не знает или есть другие причины?

– Языки она знает: английский и немецкий. Но причины есть, и я не могу их не уважать. Только если мы начнем сейчас об этом говорить, я не успею в душ и переодеться. Придёт Ваш муж и будет сердиться на Вас. На меня не посмеет: только приехал, давно не виделись и прочее. Остаётесь Вы как единственный объект упрёков и нападок. Я после с Вами поговорю. Наедине.

Последние слова он произнёс с особым смыслом. «Теперь она будет думать над тем, что я сказал. Накладывать на мои слова свои причины, почему она здесь, и думать о других, что держат многих жён бродяжных журавлей в Москве или любом другом российском доме. Это её должно размягчить. Потом она вспомнит, что я пообещал с ней поговорить наедине, и зазвучит в её мозгу мелодия испанского танго. Тут главное её не уронить и на ногу не наступить. Об этом после думать буду. Сейчас в душ».

В японских жилых домах душевые комнаты очень удобные. Гораздо лучше, чем в Европе. Они отделены от умывальника водонепроницаемыми шарнирными дверями. Там есть все необходимые полочки для мыла и шампуней, и есть куда повесить полотенце, чтоб безопасно было. В Японии не обязательно забираться в ванную – можно стоять в просторной душевой и наслаждаться струйками воды, подставляя под них лицо, шею и… прочее. Душевые в жилых японских домах спланированы на демографический взрыв, не иначе. Места в них на двоих. Нет больничной белизны чугунных корыт, называемых в Москве и России ванными. Нет моргового мрамора обителей шоузвёзд, а есть пластиковые купели цвета слоновой кости, и если к ним прислониться – да, чем угодно, – то не охватывает озноб. Под ногами пластиковый мягкий коврик. Одним словом, плодись и грейся.

Пора было ему из ванной выходить, и тут Судьба вновь о себе напомнила. Дилемма: голым не выйдешь, а несвежее бельё надеть нельзя – танго не позволяет.

«Что делать? Попросить отвернуться и сверкать по квартире задом – насмешишь. Бытовая мелочь уронит весь романтический настрой. Попросить принести? Можно, только уж слишком явно проявлюсь. Из-за двери руку за вещами только женщины протягивают. Мужчине полагается приоткрыться: часовой механизм спрятать за шарнирную дверь, а разрез по вертикали отдать на обозрение. Неважно, толстый ты или тонкий, маленький или ещё какой. Если есть кому подать, то она с этими недостатками уже смирилась ввиду других достоинств… Вот именно, а в моём случае она только начинает обретать причины и мало что знает о достоинствах. То, что я могу спрятать за дверью, возможно и будет её новым приобретением для моей пользы и её удовольствия. But nothing for sure. Рисковать нельзя». Он ещё помялся в ванной комнатке, прилаживая полотенце и разглядывая себя в зеркале.

«Придётся выходить как Аполлону к Венере – в полотенце. Влажные волосы, белые покрывала, прямой взгляд смелых глаз, свежесть и душевная чистота. И она – черна, как южная ночь. Эротично. Может сработать. Ну и подлец же я».

– Я выхожу. Прошу, не пугайтесь. Я совершенно как из бани, но под полотенцем.

– Я не пугаюсь, приходилось видеть мужчин и без полотенца.

– Вакхические оргии?

– В кино. На видео. Виктор приносит для вечернего просмотра.

– Всё же я попрошу Вас сейчас повернуться к окну и проверить, нет ли, к примеру, дождя.

Майя повернулась, а мнимый Аполлон пробежал к татами. Но тут случилась неожиданность.

Майя быстро вернулась от окна к татами и, протестующе выставив вперёд правую руку с веером тонких пальчиков, сказала:

– На татами нельзя так просто заходить.

Аполлон опешил и замер с занесённой над татами ногой. Руками он придерживал полотенце.

– А как же можно?

Венера приблизилась, встала сбоку, рядом, и начала учить:

– Подходить к татами следует мелкими семенящими шажками. Подойдя, руки сложите ладонями вместе, поднесите к лицу и поклонитесь, склонив голову к рукам и спину в пояснице. Тапочки перед тем, как ступить на татами, надо успеть скинуть. Вот смотрите.

И она показала, как надо заходить на татами. Взошла на середину его зелёного поля. Впереди стоял Аполлон, слева кровать. Венера томно попросила:

– А теперь Вы, но по правилам нашей японской культуры. Традиции священны: просветлённый Будда восседал и возлежал на татами. Женщины восходят на него, чтобы служить мужчине. Тут я Вам галстук и повяжу.

«Послать ко всем чертям Просветлённого с его деспотической традицией или нет? Шутовство какое-то. Восседал, возлежал… Любому ясно: ел и спал, а на бамбуке потому, что влажно там было, а бамбук всегда сухой. Смолы в нём особые. Не смачивается он. Вряд ли Будда задумывался об особой важности места, а не о сухости зада – берёг старичок себя от сырости. Но делать нечего: придётся плясать её па. Могу представить, как глупо сейчас буду выглядеть». Вот здесь мнимый бог ошибся – представить, как он будет через секунду выглядеть, он не мог.

Аполлон отступил на метр от татами. Просеменил мелкими шажками к выступу ковра. Скинул тапочки и встал на них поверху. Затем, как учили, сложил руки, поклонился, ступил… а полотенце осталось на входе. Аполлон – смешной, как старик Хотабыч, и голый, как Адам в саду Эдемском, – стоял напротив Венеры, демонстрируя всё, чем по-самцовски наградил его Господь.

Медленно переведя взгляд от дара к Венере, Аполлон встретил её глаза. Она смотрела на него и не смеялась. Она подставилась под его напряжённый взор, как он недавно в душе подставлял лицо под струйки воды – наслаждаясь, чувствуя, как убегает с их потоком усталость. О полотенце он не думал. Сделав два решительных шага, Аполлон-Вовка приблизился к Венере вплотную и крепко стиснул её руки в плечах. Она не напряглась, не отпрянула, а подалась к нему грудью, подчиняясь призыву сильных рук. Он смотрел всё время ей в глаза не мигая, боялся отвести. Пока он так смотрит на неё, он знал – она в его власти, но эта власть для двоих, а не для него одного.