Эрика Йонг - Сердце Сапфо

Внезапно подул сильный ветер, наши паруса подхватили его, и корабль двинулся полным ходом. Мы услышали ржание и увидели мелькание золотых копыт. Пегас тоже заметил наше отплытие.

Огромные волны грозили затопить лодку с царицей Антиопой, Пентесилеей и Праксиноей. Но скоро мы увидели, что лодка удержалась на плаву, и они принялись грести против отлива к берегу.

В лодке изо всех сил работали веслами. Вокруг дыбились и опадали волны. На подмогу устремилась барка с молодыми амазонками. Два судна качались на волнах, пока амазонки с лодки, рискуя жизнью, не перебирались на барку. Царица Антиопа едва не свалилась в море, но Пентесилея подхватила ее.

«Что было бы, не сделай она этого?» — подумала я.

Я посылала воздушные поцелуи Праксиное, у которой все еще была забинтована грудь. А она махала и махала мне в ответ, пока не превратилась в крохотную точку на поверхности воды. Я поняла, что уже тоскую по ней.

Проведя многие месяцы с амазонками, мы направлялись на север, в штормовое море. Пунктом нашего назначения по-прежнему оставались Дельфы, но я уже начала понимать, что это путешествие будет не более предсказуемым, чем все предшествующие. Мы были во власти богов — не моей. Возможно, они хотели преподать мне еще один урок.

ЗЕВС: Ну, наконец-то она хоть чему-то учится!

АФРОДИТА: Я тебе говорила, что она заслуживает спасения.

ЗЕВС: Ну, сам бы я так далеко не зашел.

У нас были бараны и овцы, куры и свиньи. Амфоры с вином и бочки с ячменем и пшеницей. Если удача от нас не отвернется, то по пути в Дельфы мы сделаем несколько остановок. А если отвернется? Нет, лучше об этом не думать.

Встреча с амазонками потрясла меня до глубины души, тем более что я не была уверена, правильно ли поступила, отказавшись стать их царицей. Мне не хватало Праксинои, которая всегда была рядом. С ее исчезновением словно исчезло и мое прошлое. Алкей внезапно превратился в смутное воспоминание. Да и существовал ли он вообще? А Клеида? Сколько ей было теперь? Два? Три? Но она не была только воспоминанием. Стоило мне закрыть глаза, как я ощущала ее детский запах. Но как мне снова обрести ее? Может быть, если бы я согласилась стать царицей амазонок, мои шансы возросли? Я могла бы прилететь на Пегасе и забрать ее с собой.

Мы удалялись от земли амазонок, а Эзоп спал как убитый. Поднять его было невозможно. Может, его опоили? Он ничего не знал о моих разговорах с амазонками, ничего — о моей поэме, ничего — об обращении Праксинои, ничего — о Пегасе. Какая жалость! Все эти выдающиеся приключения прошли мимо него.

Шли дни. Мы плыли все дальше и дальше. Когда мне наконец удалось разбудить Эзопа, я рассказала ему обо всем, что случилось. Пока я была в пещере, принуждаемая к сочинительству, пока Праксиное отрезали грудь, его кормили, умывали и обхаживали амазонские девы, понуждая бесконечно наслаждаться амазонской плотью. А он, казалось, нисколько не был этому рад.

— Ведь мужчины мечтают о таких вещах — пещера, полная девственниц, а ты там — единственный жеребец! Неужели ты не получил удовольствия? — спросила я.

— Позволь мне ответить притчей, — сказал Эзоп. — Заяц был очень популярен среди животных, все они говорили, что они его закадычные друзья. Но вот как-то раз он услышал приближающийся лай гончих и решил, что сможет избежать опасности с помощью своих многочисленных друзей. Сначала он пошел к коню и попросил унести его от собак. Но конь отказался, сославшись на важную работу, порученную ему хозяином. «Тебе помогут другие твои друзья», — сказал конь. Тогда заяц попросил о помощи быка, надеясь, что тот прогонит собак своими рогами. Бык ответил: «Мне очень жаль — у меня важное свидание с прекрасной коровой. Но я уверен, что наш дорогой друг козел сделает все, о чем ты его попросишь». Но козел решил, что на его костлявой спине зайцу будет неудобно. Он сказал, что баран — тот самый друг, к которому надо обратиться за помощью. Тогда заяц побежал к барану и рассказал о своем затруднительном положении. Баран ответил: «В другой раз, мой дражайший заяц. А теперь я не хочу вмешиваться, потому что собаки, как известно, питаются не только зайцами, но и баранами». У зайца осталась последняя надежда — он пошел к маленькому теленку, который детским голоском ответил ему, что не может взять на себя такую ответственность, когда столько взрослых и умных животных отказали зайцу. Собаки были уже совсем близко, и зайцу ничего не оставалось, как со всех ног пуститься наутек.

— И какова же мораль?

— Тот, у кого много друзей, вообще не имеет друзей, — ответил Эзоп.

— История, которую ты мне поведал, это не доказывает, — сказала я. — Если ты хочешь стать бессмертным, придется придумать что-нибудь более убедительное. Я думаю, труды с амазонскими девами не пошли на пользу твоему уму. Может быть, тебе стоит написать историю об амазонках и сочинителе притч, о добром человеке, запертом в пещере и вынужденном заниматься тяжким трудом по оплодотворению девственниц, о том, как он понемногу сходит с ума. Какая бы притча получилась! Ты можешь обессмертить свое имя.

— Я поклялся писать только о животных, — сказал Эзоп.

— Почему?

— Потому что, когда пишешь о людях, неизбежно кого-нибудь оскорбляешь. А если пишешь о животных, плохие люди себя не узнают, а хорошие тут же понимают, о чем речь.

— С каких это пор сочинители притч заботятся о том, чтобы не обидеть своих героев?

— Думать о других — вполне человеческое свойство, — заметил Эзоп.

— Не думать о других — свойство богов, — парировала я. — А сочинитель притч должен подражать богам.

— Как и поэт. Но ты-то думаешь о других, — возразил Эзоп.

— Мне жаль, что думаю.

— Как и всем нам!

— Значит, ты чувствуешь себя как заяц среди ненадежных друзей? — переменила я тему.

— Я этого не говорил.

— Но имел в вид}.

— Вот в чем прелесть притч, — сказал Эзоп, и его черные глаза загорелись. — Я просто привел пример того, как может чувствовать себя человек, окруженный толпой поклонников и обожателей. Любовь по определению вещь исключительная. У великого царя с огромным гаремом iia самом деле нет настоящей возлюбленной.

— И какое же, по-твоему, у этого объяснение?

— Дело в том, что его наложницы думают друг о друге, а не о нем. Уменьшая риск быть нелюбимым за счет количества, ты создаешь риск другого рода: никто не испытывает по отношению к тебе настоящей преданности. Все они беспокоятся о других, о том, как ты к ним относишься и как это можно использовать. Это очень утомительно. Из любовника ты превращаешься в дипломата. Тратишь время на улаживание разногласий между твоими обожательницами. И времени на любовь совсем не остается. В конечном счете приходится брать нога в руки и давать деру.