Эрика Йонг - Сердце Сапфо

Мы с Эзопом отправились на сушу вместе с водоносами, и тут небеса разверзлись и полил дождь.

Струи воды несли пепел и песок — это были не капли, а почти твердое вещество, которое, попадая на наши лица, обжигало кожу. Мы завернулись в плащи, но они промокли, а головные накидки отяжелели от этой влажной пыли. Впереди забрезжил просвет, в котором мы увидели последние лучи заходящего солнца. Мы побежали в том направлении, словно там можно было спастись от этого песчаного дождя. Наконец мы добрались до узкой тропинки на ослизлом вулканическом склоне, образованном пемзой, которая скользила у нас под ногами. Мы петляли по склонам вулкана и наконец совсем потеряли ориентацию. Потом дорога вдруг резко пошла вниз, и мы словно оказались под горой, хотя и на ее вершине. Не знаю, как это возможно. Я вцепилась в руку Эзопа. Быстро опустилась темнота, потом словно ниоткуда у нас под ногами появилась быстрая речка. Мы пошли по ней вброд — вода доходила до пояса. Перед нами возник мрачный паромщик, загородивший нам путь веслом.

— Садитесь, — сказал он.

Это был Харон, а его лодка была битком набита душами.

— Я лучше пешком, — сказала я, полагая, что если откажусь от услуг Харона, то смогу вернуться к живым.

Он рассмеялся, услышав мои слова.

— Не имеет значения, идешь ли ты пешком, плывешь или едешь на лодке, — сказал Харон. — Если не веришь мне, спроси у своего проводника.

Я повернулась к Эзопу, который садился в лодку. Он пожал плечами.

— Я здесь тоже в первый раз, — сказал он, — а Гомер не остерегал меня против лодки с душами или лодочника, который их перевозит.

Вдруг рыже-золотистый кот — один глаз у него был голубой, а другой — агатовый — прыгнул мне на колени, плача, как человеческое дитя.

— Сесострис! — воскликнула я, узнав по описанию Исиды ее любимого умершего кота.

Но когда я попыталась его погладить, мои пальцы не нащупали ничего, кроме пустоты.

У меня на коленях сидел тот самый волшебный кот, которого я искала по всем Сиракузам, а я не могла погладить его по красивой шерстке.

Я посмотрела в черную воду. Из-под ее темной ряби на меня смотрел мой маленький брат Эвригий. Розовые пальчики потянулись кверху, чтобы ухватиться за борт лодки.

— Эвригий! — крикнула я.

Харон грубо опустил весло, ударив по маленькой ручке. Я закричала так, будто удар пришелся по моей руке.

— Он ничего не чувствует, — сказал Харон. — Но может оставить тебя здесь навсегда.

Мой брат исчез в черной воде.

Мы добрались до противоположного берега. Навстречу бросились какие-то фигуры, словно надеясь перебраться назад — к живым. Я вспомнила, как Одиссей в царстве Аида поил теней кровью, чтобы они могли говорить с ним.

— А где пруд с кровью? — спросила я.

— Какой еще пруд с кровью? — не понял Харон.

— С той кровью, что позволяет душам говорить. Харон горько рассмеялся.

— Гомер был слеп. Он думал, что это кровь, но это была только вода — густая холодная вода быстрой реки, вязкая из-за душ.

Я с удивлением услышала, что Гомер ошибался. Если ошибался великий Гомер, то возможно все. Души ринулись вперед. Они окружили меня, и я разглядела несколько знакомых лиц.

— Если хочешь вернуться к живым, не обращай на них внимания, — предупредил Харон.

Но я не могла не обращать на них внимания. Первым был мой отец Скамандроним.

— Сапфо, маленький вихрь, — сказал он, — что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты мертва. Я этого не вынесу.

Я бросилась вперед, чтобы обнять отца, из боевых ран которого еще сочилась алая кровь, но он оттолкнул меня.

— Не обнимай мертвых, если хочешь жить, — предостерег он меня. — Аид воспримет это как знак того, что ты хочешь остаться. Я не искал смерти. Питтак отправил меня сражаться с афинянами в Троаду. Домой вернулись только он и его приближенные. Если бы я погиб, сражаясь за свободу Митилены, я бы так не скорбел, но я погиб из-за него и его гнусной ненасытной похоти. Иногда я думаю, что он и твоя мать запланировали эту осаду, чтобы избавиться от меня.

— Нет! Это невозможно!

— Все возможно. Мужей с начала времен отправляли на войну, чтобы избавиться от них. Чем я лучше других? Так было предначертано судьбой, а любовник моей жены только помог осуществиться предначертанному.

— Но она так тебя любила… Ты был ей верен?

— Я всегда был ей верен… до самой смерти, если не считать нескольких не имеющих никакого значения рабынь, наложниц и хорошеньких мальчиков. Любовь к твоей матери была главной страстью моей жизни. Я любил ее, как ты любишь отца твоего единственного ребенка.

Его слова пронзили меня, словно лезвие ножа. Алкей! Откуда он узнал? И ведь он с рабынями и мальчиками, не имеющими никакого значения, предавал мою мать точно так же, как Алкей предавал меня.

— Я наблюдал за тем, как складывается твоя жизнь, не в силах никак повлиять на нее. Я бы никогда не выдал тебя замуж за старого пьяницу, и не забрал бы твоего единственного ребенка, и не позволил бы твоим братьям, которые пошли на поводу у своей похоти, попасть в беду в Египте. Твоя мать всегда в первую очередь думала о себе и о том, как ей устроиться наилучшим образом. Но не вини ее. Женщины идут на странные сделки с властью, и Питтак послужил ей лучше, чем я. Старые законы чести мертвы. Сегодня миром правит золото. Твоя мать в такой же мере уловила перемену ветра, в какой я был ослеплен древними представлениями о славе. Но не забывай, что у тебя есть верные друзья. Один из них — Алкей. Другой — Эзоп. Праксиноя всегда будет тебя любить. Она может быть очень полезна тебе в будущем в качестве царицы амазонок. Цени своих друзей. Они приведут тебя домой. Не изменяй своей богине-хранительнице Афродите. Она хитроумна и переменчива, но доставит тебе непреходящую славу. Прощай, дочь. Я наблюдаю за тобой. Я не позволю тебе умереть, пока не придет твое время.

— Не уходи! — закричала я, но его образ стал быстро таять. — Останься! — воскликнула я, обнимая воздух там, где он только что стоял.

Но его уже не было. Я стала вглядываться в холодные черные воды в надежде увидеть какие-нибудь следы Эвригия, но ни его, ни моего отца нигде не было видно. Исчез Эзоп. Не было и Харона с его лодкой, полной душ.

В толпе теней я увидела высокую Иезавель, жрицу из Мотии, она держала на руках принесенного в жертву младенца-раба и нежно гладила его тельце. Я увидела Сизифа, вечно закатывающего в гору свой камень. Тантала, наклоняющегося, чтобы утолить жажду из ручья, который тут же пересыхал. Я видела, как он тянется, чтобы сорвать яблоко с ветки, а ветка изгибается и яблоко становится недосягаемым. Я видела брюхатого Керкила, моего неоплаканного мужа, — он держал чашу для вина, на которой были изображены сладострастные сцены. Он не бросил пить даже в царстве Аида, хотя и не мог почувствовать вкус вина. Я увидела вульгарного Кира из Сард, утонувшего со всем его золотом. Он манил меня толстыми пальцами и подмигивал темным глазом.