Октав Мирбо - Дневник горничной

— Надо подождать, — таинственно произнес прокурор, уезжая вечером. — Может быть, парижская полиция наведет нас на след преступников.

В течение всего этого утомительного дня у меня не было ни минуты досуга, чтобы подумать о последствиях этой драмы, внесшей в первый раз оживление и жизнь в наш мертвый дом. Барыня не давала нам ни минуты покоя. Надо было бегать туда… сюда… по большей части без всякого смысла, потому что барыня сама потеряла голову. Что же касается Марианны, то казалось, что она ничего не замечала и не находила ничего необыкновенного… Подобно мрачной Евгении, она была поглощена своими мыслями, которые были очень далеки от того, что занимало нас. Когда барин появлялся в кухне, она моментально становилась как пьяная и глядела на него восторженным взглядом…

— О! твоя ожиревшая мордочка!.. твои толстые руки!.. твои большие глаза!..

Вечером, после обеда, прошедшего в молчании, я могла предаться размышлениям. Мне с самого начала пришла в голову мысль, — и теперь она укреплялась во мне, — что Жозеф не был непричастен к этому дерзкому преступлению. Я хотела даже установить несомненную связь между его путешествием в Шербург и подготовкой этой смелой и великолепно выполненной проделки. И мне вспоминался его ответ накануне отъезда:

— Это зависит… от одного очень важного дела…

Несмотря на то, что он старался казаться естественным, я замечала в его жестах, в позах, в молчании, какое то непривычное смущение… заметное для меня одной.

Эта мысль так нравилась мне, что я не пыталась ее отвергнуть. Напротив смотрела на него с громадным удовольствием. Когда Марианна оставила нас на минуту одних в кухне, я подошла к Жозефу и ласково, нежно, охваченная невыразимым волнением, шепнула ему:

— Скажите мне, Жозеф, это вы изнасиловали в лесу малютку Клару?.. Скажите мне, это вы украли у барыни серебро?..

Изумленный, ошеломленный этим вопросом, Жозеф взглянул на меня… Потом, вдруг, не отвечая на мой вопрос, привлек меня к себе и пригнув мне голову властным поцелуем, сказал:

— Не говори об этом… Ведь ты поедешь со мной туда, в маленькое кафе… Ведь наши души так схожи!..

Мне вспомнилось, что у графини Фардэн, в одном из маленьких салонов я видела какого-то индусского идола, привлекательного какою-то величественной, но в тоже время и отталкивающей красотой… В эту минуту Жозеф походил на него…

Проходили дни и месяцы. Судьям, конечно, ничего не удалось открыть и они, наконец, бросили следствие… Мнение их было таково, что эта вещь была обделана опытными парижскими мошенниками… На Париж ведь все можно свалить. А потом ступай, ищи там!..

Этот результат привел барыню в негодование. Она ожесточенно бранила магистратуру, которая не могла вернуть ей ее серебро, но отнюдь не отказалась из-за этого от надежды обрести вновь «судок Людовика XVI», как говорил Жозеф. Каждый день она придумывала новые нелепейшие комбинации и сообщала их судьям, которые уже больше ей даже не отвечали, утомленные этой ерундой… Я, наконец, успокоилась насчет Жозефа… а то я все опасалась катастрофы для него.

Жозеф опять сделался молчаливым, преданным слугой, — настоящим «золотом»… Я не могу удержаться от хохота при воспоминании о разговоре, который я подслушала за дверью в гостиную, в самый день кражи, и который происходил между барыней и судебным прокурором, маленьким, сухопарым человечком с тонкими губами, желчным цветом лица и заостренным, как лезвие сабли, профилем.

— Вы не подозреваете никого из ваших людей? — спросил прокурор… — Вашего кучера, например?

— Жозефа! — вскричала барыня в негодовании… — Человека, который нам так предан… который служит у нас вот уже больше пятнадцати лет?.. Да это — сама честность, господин прокурор… золото!.. Он за нас в огонь пойдет!..

Она озабоченно подумала, нахмурив лоб:

— Разве только вот эту девушку, горничную. Я ее совершенно не знаю. Может у нее есть какие-нибудь дурные знакомства в Париже… Она часто пишет туда письма… Несколько раз я ее поймала в том, что она пьет наше вино и ест наши сливы… А уж когда прислуга пьет хозяйское вино… так от нее можно всего ожидать.

И она прошептала:

— Собственно говоря, не следует никогда брать прислугу из Парижа. Право, у нее странный вид…

Нет, вы можете себе представить эту отвратительную госпожу?

Подозрительные люди всегда таковы. Они подозревают всех, кроме конечно того, кто их обкрадывает. А я все более и более убеждалась, что душою этого дела был Жозеф. Уже давно я наблюдала за ним, — вы понимаете, конечно, не из враждебного чувства, а просто из любопытства, — и убедилась в том, что этот верный, преданный слуга, это «золото» крал в доме все, что только мог. Он таскал овес, уголь, яйца, всевозможные мелочи, которые можно перепродать, не открыв их происхождения. И друг его, пономарь, приходил по вечерам в седельную не даром и не для того только, чтобы обсудить благодеяния антисемитизма. Будучи человеком благоразумным, терпеливым, осторожным и методичным, Жозеф понимал, что мелкие ежедневные кражи составят в годичном подсчете крупную сумму, и я уверена, что таким путем он утраивал, даже учетверял свое жалование, — а это уж было не мало… Я знаю, конечно, что есть разница между мелкими покражами и таким смелым грабежом, какой был совершен в ночь на 24 декабря… Это доказывает только, что Жозеф любил также и крупные предприятия… Кто докажет мне, что он не принадлежал к какой-нибудь шайке?.. Ах, как мне хотелось и как мне еще хочется узнать все это!

С того самого вечера, когда его поцелуй как бы признал меня соучастницей его преступления, Жозеф продолжал его отрицать. Как ни старалась я его обойти, расставить ему сети, опутать ласками, он больше не проговаривался… Он даже точно разделял безумные надежды барыни и тоже строил планы, воспроизводил все детали покражи; поколотил не залаявших вовремя собак и так грозил кулаком по адресу мнимых воров, точно видел, как они удирают… Я положительно не знала, что думать об этом непонятном человеке… Сегодня я верила в его преступность, а завтра — в его невинность. И это страшно меня бесило.

Однажды вечером мы очутились, как бывало прежде, в седельной.

— Ну, Жозеф?..

— А, это вы, Селестина!

— Почему вы больше со мной не разговариваете?.. Вы как будто избегаете меня…

— Избегаю вас?.. Я?.. О, Боже милосердый!

— Да… с того самого злосчастного утра…

— Не говорите больше об этом, Селестина… У вас чересчур дурные мысли…

И он грустно покачал головой.

— Полноте, Жозеф… вы хорошо знаете, что я шучу… Разве я стала бы вас любить, если бы вы совершили подобное преступление?.. Мой милый Жозеф…

— Да, да… вы умеете околдовывать… Это нехорошо…