Елизавета Дворецкая - За краем Окольного [litres]

Улеб тем временем добежал до бани, развернулся и бегло огляделся. Двое противников, извалянных в снегу, уже почти настигали. На глаза ему попалась шайка, забытая у двери в баню. Вырвав ее из снега, Улеб с размаху врезал ею по голове первому из набегавших.

От удара промороженным деревом блазень отлетел назад, но и шайка раскололась. Бросив обломки, Улеб вырвал жердь из сушилки для сетей.

– А ну я вас, того коня в корягу! – заорал он, с жердью наперевес бросаясь вперед. – Невесты, жма! К йотуну свататься идите!

Получивший шайкой по голове так и лежал в снегу. Второй, оставшись вдруг в одиночестве перед противником, вооруженным жердью, закричал и отпрыгнул с его пути. Улеб бросился по тропе на выручку Беру, не задерживаясь возле барахтавшегося в снегу противника.

Видя, что вожака их нигде нет, а на них несется Улеб, крича и размахивая жердью, те трое оставили жертву и бросились бегом по той же тропе, назад к Выбутам. Эти были юными, судя по всему, лет шестнадцати-семнадцати. Улеб, старше них лет на семь, казался им грозным противников даже один против троих.

Но преследовать их Улеб не пожелал, а вместо этого стал поднимать Бера.

– Ты цел?

– Дерутся они не лучше, чем беседу ведут, – с кряхтеньем Бер стал отряхиваться. Его несколько помяли, но он не подавал вида, что огорчен. – Они сами всякий раз падали, пытаясь по мне попасть. Больше в рубахах путались, чем били. Но спасибо тебе за помощь. Ты проявил себя достойным потомком наших великих предков, когда один разогнал пятерых.

– А, чего там! – Улеб махнул рукой. – Мальцы! Едва ли они нам дурного желали. Так, остерегают. А то им из-за девок обидно. Все тебя слушают, разинув рот, а на них и не глянет никто.

Двое оставшихся блазней уже ковыляли через сугробы к крайнему двору, чтобы там выйти на более широкую тропу вдоль тынов.

– Ну да, – кивнул Бер, проводив отступающего неприятеля глазами. – Но пусть утешатся – это ненадолго. Я здесь не на всю зиму. После Карачуна сразу уеду… Правда, лучшую деву в этих краях я надеюсь увезти с собой, но им она все равно бы не досталась.

Улеб в удивлении взглянул на него. Выбутские невесты были хороши, но не в версту внуку Олава конунга.

– Нашу племянницу Мальфрид, – пояснил Бер.

– А, Малушу!

– Дурацкое имя ей дали там в Киеве. Имя моей тетки куда лучше. Сразу видно высокий род.

Отряхнувшись, они двинулись дальше; Улеб пропустил Бера вперед, а сам шел следом, опираясь на жердь, как на высокий посох.

– Так, может, они за нее тоже… – Улеб обернулся в сторону оставшихся позади Выбут, – из-за Малуши. Видел самого длинного, который первым подходил? Это Доброшка Остриславов и был.

– Я понял. И что?

– Малушу за него сватали.

– Да ну! – Бер остановился и повернулся к родичу, загораживая ему дорогу. – За эту троллячью отрыжку? Вы хотели выдать правнучку госпожи Сванхейд за этот хрен телячий?

Он сказал бы «Врешь!», если бы не знал уже, что, на беду свою, Улеб отличается неуклонной правдивостью и порядочностью. Уже по этому всякий понял бы, что Мистине он такой же сын, как сам Константин-цесарь.

– Доброшка парень неплохой, – из чувства справедливости возразил Улеб. – В Выбутах самый лучший жених. Их с Малфой не то чтобы сосватали – не успели. Но когда думали, за кого ее отдавать, Доброшку среди первых считали, я слышал.

– Не хочу задеть родичей твоей бабки, но уж деве из дома госпожи Сванхейд можно было бы устроить брак и получше! – с неудовольствием ответил Бер.

– Когда дева выходит замуж уже «тяжелая», кое-чем приходится поступиться, – вздохнул Улеб.

– Как это – уже тяжелая? – Бер, было тронувшийся дальше, вновь замер и схватил его за рукав.

– Ну, так. Им рассказали – чтобы потом без обид. И приданое давали «за двоих», как говорится. Но она в лес ушла и не вернулась. А то была бы уже за Доброшкой давно.

– Так ее дитя – не от медведя?

– Говорю же тебе, нет…

Улеб осекся, подумав, а не выдал ли тайну, которую следовало сохранить. Но нет, такого не утаишь. Не надо быть повивальной бабкой, чтобы понять: дитя от Князя-Медведя Малуша могла бы родить только в эти дни, под Карачун, а ее чаду уже три месяца, и Бер его видел.

– Но от кого оно тогда?

Загораживая Улебу путь, Бер даже взял его за кожух на груди. Пощипывал мороз, в сорочках, пропотевших за время драки, становилось зябко, но Бер не обращал внимания. Даже про боль от ушибов забыл.

Улеб подумал: что ему может быть известно?

– Моя мать тебе не говорила?

– Нет.

– Тогда спрашивай у нее. Если она решит, что тебе нужно это знать… – Улеб вздохнул. – Я этого решать не могу.

– Но мне нужно это знать! Ведь Сванхейд меня спросит! И останется очень недовольна, если я буду стоять перед ней, как раззява!

– Это уж, прости, твоя печаль! – Улеб улыбнулся и двинулся дальше.

Даже сейчас он пытался оберегать честь своего киевского брата, пока это было возможно.

Бер больше не спрашивал: он уже разглядел, что Улеба при всей мягкости обращения не назовешь слабовольным. Там, в медвежьем логове, Бер не сильно приглядывался к младенцу и не имел времени на подсчеты, но слова Улеба кое-что ему прояснили. Малушу отослали из Киева не только из-за ее древлянского наследства…

Или как раз из-за него? Ведь ее ребенок тоже принадлежит к роду погибших деревских князей.

И кто его отец, становится очень, очень важным.

Но вот наконец вернулся из гощения князь Судимер, старейшины стали собираться в Плесков на совет перед Карачуном. Кетиль взял Бера с собой; на собрании парню было присутствовать неуместно, однако он провел это время со своей теткой Альдис, то есть княгиней Льдисой, и скоротал день за рассказом о делах Сванхейд и своем походе в лес. Из уважения к родственнице Бер постарался изложить свою сагу как можно ближе к тому, что было на самом деле…

– Повезло нам, – сказал Кетиль, вернувшись от князя. – Деды на второй день явятся. После Плескова сразу. На солоноворот – в святилище и к князю, назавтра – к нам.

– И что? – не понял Бер.

– Князь-Медведь в солоноворот из лесу выходит, ватагу дедов выводит, и двенадцать дней они по волости ходят, дары принимают. Сперва в Плесков, потом далее. К нам и в Выбуты придут на второй день. Значит, что он тебе обещал, на второй день случится.

Бер уже заметил, что о возвращении Малуши родичи не говорят прямо – боятся сглазу. Страшась того больше всех, он даже в мыслях стал себе говорить «когда это случится», и все.

Еще с утра на самом высоком месте берега близ Выбут стали складывать костер. Собрали «огненные ворота», чтобы добыть новый «живой» огонь. Из всех окошек валил дым и тянуло вкусными запахами: хозяйки жарили поросячьи ножки, бараньи бока, пекли пироги для угощения живых и умерших.