Джулия Куинн - Герцог и я [litres]

Он потянул ее за руку, и она прилегла рядом.

От его тела исходило приятное тепло; он был с ней, принадлежал ей, и на какое-то время она забыла о том, что произошло между ними: об их размолвке, о безысходности положения, в котором оба очутились.

Сейчас ей было хорошо и спокойно.

Спустя час с лишним она проснулась, безмерно удивленная, что вообще смогла уснуть. Саймон лежал в той же позе и тихонько похрапывал.

Она нежно прикоснулась к его щеке и чуть слышно проговорила:

– Господи, что мне делать с тобой? Я люблю тебя, люблю, но мне ненавистно то, что ты делаешь с самим собой… И со мной…

Он пошевелился, и она испугалась, что он не спит и слышит ее вырвавшееся признание, крик души.

Однако он не открыл глаза и выглядел по-прежнему юным, безмятежным, безгрешным. С таким легко говорить, высказывать самые сокровенные мысли.

Пусть спит. Не нужно тревожить его ни шепотом, ни своим присутствием. Тем более если, проснувшись, он увидит, ощутит ее рядом с собой, то может подумать: она согласилась, приняла его правила игры. А это не так…

Осторожным движением она попыталась отодвинуться от него, подняться с постели. Тщетно. Он схватил ее за руки и сонно пробормотал:

– Нет… не уходи.

– Но, Саймон… Я…

Он притянул ее к себе, и она ощутила, как он возбужден.

– Саймон, – прошептала она, – ведь ты спишь.

Она была крайне удивлена, что мужчина может желать женщину даже во сне.

Он что-то промычал вместо ответа, но не ослабил объятий и не предпринял никаких попыток овладеть ею.

Все же она освободилась из его рук и теперь могла смотреть на него со стороны. Ей подумалось, что ему сейчас мучительно неудобно в тесной одежде, оттого он дышит так прерывисто, с хрипами.

Легкими прикосновениями она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке, увидела гладкую смуглую кожу.

Он слегка вздрагивал, беспокойно дышал, и к ней внезапно пришло странное чувство своего всевластия над ним: вот он лежит, такой красивый, сильный, умный, – и она может делать с ним все, что хочет.

Но чего же она хочет? Только одного – его любви, полной и безраздельной, любви, в которую не вмешиваются никакие посторонние силы и ощущения. Никакие, кроме одного: желания быть вместе.

Она всмотрелась в его лицо. Несомненно, он еще спит, и она может по-прежнему чувствовать себя всемогущей и делать то, что ей заблагорассудится.

Быстрым движением она расстегнула его брюки, увидела то, что продолжало рваться из них, протянула руку и ощутила в ней жар и пульсацию его крови.

– Дафна, – чуть слышно проговорил он, приоткрывая глаза. – О господи, какое блаженство, когда ты здесь… Вот так…

– Ш-ш, тише, – шепнула она. – Я сама… Позволь мне… Лежи спокойно.

С этими словами она скинула с себя одежду и потом принялась делать то, чему он уже успел научить ее за две недели их близости, – помогать ему возбудиться больше, еще больше.

Он лежал на спине, вытянувшись, раскинув руки, сжав кулаки. Глаза его оставались закрытыми, но она понимала, что он уже не спит.

Понимала и другое: она остро нуждается в нем, вожделеет, желает ощутить его внутри себя, чтобы он дал ей то, что может дать мужчина женщине… Иначе… иначе она не выдержит…

– Ох, Дафна, – стонал он все громче, его голова моталась из стороны в сторону на подушке. – Как ты нужна мне! Сейчас… сию минуту…

Он попробовал приподняться, но она уперлась обеими руками ему в плечи и помешала.

А затем, приняв на себя, как ей казалось, его роль, оказалась наверху и сама направила его орган в свое увлажненное желанием лоно.

Глубже, еще глубже вбирала она его в себя и, достигнув предела, запрокинула голову, подав тело вперед, сильнее ухватившись за его плечи.

Ей почудилось, что она сейчас умрет от блаженства. Никогда до этого не чувствовала она себя до такой степени женщиной. Настоящей, счастливой женщиной.

Тело ее поднималось и опускалось, извивалось от наслаждения. Руки оставили его плечи, она выгнула спину, ласкала пальцами свой живот, груди.

Саймон уже давно открыл глаза и, с удивлением взирая на нее, спросил:

– Где… где ты научилась этому?

Она ответила ему диковатой, не характерной для нее улыбкой и выговорила:

– Я… я не знаю.

– Еще… еще… – стонал он. – Не отворачивай лица. Я хочу видеть тебя… всю…

Она не знала, чего он хочет от нее, что еще должна… может она сделать, но инстинкт сам говорил за нее.

Она пыталась вращать бедрами, сжимала и разжимала их, откидывалась назад и снова наклонялась к нему – так, что ее груди почти касались его лица. Она сжимала их ладонями, теребила пальцами соски…

Он метался под ней, движения становились более порывистыми, дыхание участилось. Она знала, что обычно он старался, делал все, что мог, чтобы она первая достигла высшей точки, и уж потом позволял себе это сам. Но сейчас чувствовала, понимала, что он опередит ее. Она тоже находилась недалеко от вершины блаженства, но он был уже не в состоянии сдерживаться.

– О господи! – Она не узнала его голоса. – Я… я не могу…

Он с мольбой посмотрел на жену и сделал попытку вырваться из-под нее, но она крепко обхватила руками его бедра и прижалась к нему.

На сей раз она испытает это… как все другие женщины, у которых есть мужья… которые не лишают их того, что задумано для них природой…

Саймон слишком поздно осознал, что произошло, однако ничего поделать не мог: его тело вышло из подчинения, и никакая сила не могла уже остановить извержение страсти.

Закрыв глаза, стиснув зубы, он лежал, чувствуя, как постепенно слабеет напряжение их тел, как ослабевают нежные, но сильные руки, обнимавшие его. Она еще не отпускала его из своего лона, и он вдруг с предельной ясностью осознал, что она нарочно поступила так, с заранее обдуманным намерением. Специально все подстроила: в то время когда он спал, когда еще не вполне отошел после выпитого виски, когда ослабел от всего этого… от страсти. Да, конечно! Она просто не дала ему возможности излить семя так, как он делал всегда!

Он раскрыл глаза, увидел ее лицо и на нем – он был уверен – торжествующее выражение.

– Как ты могла?.. – тихо проговорил он.

Она не ответила, но он знал – просто ей нечего сказать теперь, когда она взяла над ним верх.

Он резко освободился из-под ее тела и повторил, на этот раз гораздо громче:

– Как ты посмела? Ты в-ведь з-знала, что я…

Она съежилась на краю кровати, обхватив руками колени, прижавшись к ним грудью. В воспаленном воображении ему казалось, что и эту позу она приняла не без умысла: чтобы не пролилось ни единой капли того, что она так желала заполучить против его воли.

Еще несколько резких движений, и он поднялся с постели и встал возле нее. Потом приоткрыл рот, чтобы произнести осуждающие слова, сказать, что она предала его, что по ее вине он нарушил клятву, данную самому себе… Но ему сдавило горло, язык, казалось, распух до невероятных размеров – и, к своему ужасу, он не смог произнести ни одного слова.