Мэдлин Хантер - Герцог-упрямец [litres]

Девина нашла кухню, а в ней – остатки еды, которую муж Луизы пытался готовить. Последней его попыткой был цыпленок. Девина нашла большой котелок, бросила туда куриную тушку, позвала мальчика и попросила принести воды из колодца и каких-нибудь корнеплодов из огорода.

– Я сам принесу, – отозвался от двери мистер Боумен. – Мне лучше, когда я чем-нибудь занят.

– Возможно, вам следует заняться работой на ферме. Если не будете уходить слишком далеко, это пойдет вам на пользу. А ваш сын принесет мне все, что нужно.

Мистер Боумен молча переминался с ноги на ногу.

– Как Луиза? – спросил он наконец.

– Она немного поговорила со мной, так что думаю, что лучше. Но ей все еще нужно много пить. Я сварю для нее бульон. Если у вас есть пиво или эль, давайте его сюда, я это использую.

– Та карета уехала примерно час назад. – Мистер Боумен тяжело вздохнул.

Девина тоже вздохнула – мысленно.

– Где ваша вера, сэр? – Она посмотрела на фермера. – Если герцог сказал, что доктор приедет, значит так и будет.

– Я, конечно, все оплачу, только скажите сколько…

Девина снова на него посмотрела.

– Не думаю, что герцог вам позволит. Кроме того, мне кажется, что вы не сможете себе это позволить. Доктор, который приедет, наверняка потребует очень высокую оплату. Но вы не беспокойтесь, все будет хорошо.

Мистер Боумен кивнул, затем сказал:

– Ну… тогда я буду в амбаре.

Подозвав мальчика, Девина объяснила, что ей нужно, и стала дожидаться его возвращения, оставшись наедине со своими мыслями…

Луиза, несмотря на свой недуг, оставалась почти такой же, какой она ее помнила. Каштановые волосы и круглое личико были теми же, что и прежде. А как они когда-то смеялись вместе… Девина очень сожалела, что не приехала к подруге раньше.

Ну а теперь… Она прекрасно понимала, что могло случиться в следующие несколько часов. Довольно скоро – возможно, очень скоро – жар спадет… или Луиза умрет. А доктор… Он едва ли мог что-то изменить. Но все-таки это не холера… Ее она сама пережила. Войдя в комнату подруги в первый раз, она ужаснулась. Запавшие глаза Луизы и сморщенные кисти рук заставили ее предположить, что у той холера, но потом поняла, что явных проявлений холеры не было. Схожие симптомы были вызваны недостатком жидкости.

Луиза хотела уберечь мужа и сына и запретила им входить в спальню, но этим она обрекала себя на гибель. Девина и раньше видела умирающих. Она сама ухаживала за отцом, но не смогла его спасти. Всегда тяжело, когда умирают твои родные и друзья, но надо в таких случаях держать себя в руках. Девина утерла глаза. Она находила некоторое утешение в том, что смогла хоть немного облегчить страдания Луизы, пусть даже ей больше ничем не удастся помочь.

Вернулся мальчик с водой и пучком морковки и пастернака. Девина вымыла корнеплоды, порезала и кинула в котелок, а затем подвесила его на крючок в очаге и снова позвала мальчика.

– Чем ты обычно занимаешься в это время? – спросила она.

– Уроками. – Мальчик указал на кухонный стол. – Пока мама готовит…

– А у тебя есть грифельная доска? Принеси ее, будешь делать то задание, которое она тебе дала в последний раз. И не смотри на меня так. Ты должен заняться чем-нибудь, а не просто сидеть и волноваться.

Девина дождалась, когда мальчик вернется с грифельной доской, затем вышла в огород. К вечеру заметно похолодало.

Какое-то время она бродила по огороду с изрядными остатками летних овощей и с различными травами. Роскошный огород… Осеннее изобилие… Вспоминая, как играла когда-то с Луизой, Девина повернулась так, чтобы ее не было видно ни из амбара, ни из дома, и из ее глаз хлынули слезы печали и отчаяния.

Эрик не часто так волновался, как сейчас, в эти минуты. Он нервно расхаживал в сгущавшихся сумерках и слишком уж часто вскидывал взгляд на дорогу, надеясь, что Напьер вот-вот вернется. Скажи кто-нибудь другой, кроме мисс Маккаллум, что больная женщина может скоро умереть, он бы отнесся к этому скептически. Однако один взгляд в глаза Девины – и он ей поверил. Она знала, о чем говорит.

Он начал очередной круг вокруг дома, но остановился, дойдя до огорода. Там, среди растений, стояла Девина и смотрела на небо. Но вот она опустила голову, и завеса коротких волос скрыла ее лицо. А потом она вдруг отвернулась и уставилась на забор около амбара.

Ему бы следовало оставить ее в покое, но помешало незначительное изменение в ее позе. Плечи поникли, и стало понятно, что ей очень плохо. Прошло еще несколько секунд – и он услышал ее тихий плач.

Поддавшись порыву, Эрик направился к ней. Услышав его шаги, она обернулась и поспешно утерла слезы, блестевшие в глазах.

Приблизившись к ней, Эрик взял ее за руки и тихо сказал:

– Не сдерживайте себя, поплачьте, если вам так нужно. Никто не подумает о вас плохо.

Девина с удивлением взглянула на него, и губы ее чуть приоткрылись, словно она собиралась что-то сказать, но уже в следующее мгновение она громко всхлипнула – и горестно разрыдалась.

Эрик привлек ее в свои объятия; а плечи ее сотрясали рыдания.

– Я не должна… не знаю почему… – бормотала она, с трудом переводя дыхание.

– Еще как должны. А что касается «почему», то вы очень устали. Но не тревожьтесь, никто не может постоянно быть сильным.

И она все плакала и плакала, а он по-прежнему обнимал ее и гладил по волосам.

И, конечно же, только сочувствие побудило его легонько поцеловать ее в макушку, но от этого поцелуя в груди Эрика словно что-то шевельнулось. А она, похоже, ничего не заметила.

Наконец слезы иссякли, но Девина продолжала прижиматься к нему, все еще тихонько всхлипывая и вздыхая. Ему следовало бы ее отпустить, отстраниться, но он почему-то этого не делал – не хотел размыкать объятия.

Через минуту-другую Девина пошевелилась – словно приходила в себя после сна или обморока. Она подняла на него глаза. В них все еще блестели слезы, и казалось, что лицо ее светилось в сумерках. И тут, совершенно не заботясь о последствиях, Эрик сделал то, чего делать не следовало. Он поцеловал ее в губы с сочувствием и нежностью, в точности так, как поцеловал в макушку, когда она была в его объятиях. Но, очевидно, в его поцелуе было и что-то еще, по крайней мере – для нее. И это «что-то» подействовало на нее благотворно – прогнало прочь тревогу и заглушило печаль. И ей казалось, что в этом поцелуе ощущалось тепло, охватившее все ее тело. Да, тепло и чувственность.

Для утешительного поцелуя этот длился слишком долго – или ей так просто показалось? Возможно, и нет. Но потом она вдруг почувствовала, что характер поцелуя изменился – теперь в нем чувствовалась нарастающая страсть. «Герцог Брентворт меня целует, – думала Девина. – Но хорошо ли это? Нет, нельзя такое позволять, потому что…»