Жорж Вотье - Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

– Нет, нет, сохрани Бог! – с живостью сказал Альбрехт.

– Стало быть, вы очень желаете, чтобы уехала принцесса? Поспешность, с какою вы вдруг решились исполнить просьбу коннетабля, когда прежде так долго не соглашались, удивляет меня.

Альбрехт вспыхнул.

– Но если сама принцесса желает развода, нет причины…

– Уж не влюбились ли вы в принцессу?

Волнение Альбрехта было так велико, когда он услышал этот вопрос, что он чуть не грохнулся на пол; он оставался неподвижен и что-то пролепетал.

– Не смущайтесь, – сказала Изабелла с иронической улыбкой. – Видя вашу внезапную поспешность, я думала, что вы находите в присутствии принцессы опасность, которую хотите отдалить.

– Опасность именно…

– Как! Так, стало быть, я права…

– Нет, я хочу сказать…

– Объяснитесь…

– То есть…

Эрцгерцог до того оторопел, что не мог придумать слова, мысли. К счастью для него, пробили часы, он бросился на колени перед своим аналоем и призвал к себе на помощь всех святых, между тем как Изабелла читала вполголоса молитву.

Молитва была длинная, и это позволило Альбрехту опомниться.

Разговор опять начался, когда паж пришел доложить, что в карете французского посланника приехала герцогиня Ангулемская.

Альбрехт мысленно прочел благодарственную молитву Небу, которое так кстати привело старую герцогиню.

Условились, что ни один свидетель не будет присутствовать при свидании, герцогиня Ангулемская приехала только с французским посланником, который должен был отправить в Париж просьбу о разводе.

Поручение, исполняемое герцогиней Ангулемской, придало ей величие. Она держала себя, как олимпийское божество, в костюме, сшитом по последней моде времени, предшествовавшего Лиге.

Она приблизилась с достоинством, приличным дочери Генриха II, и начались бесконечные реверансы.

Они не кончились бы долго, если бы не вошла принцесса Конде, которую привели камеристки эрцгерцогини.

Увидев старую герцогиню, принцесса вдруг забыла церемониал, громко вскрикнула и подбежала обнять свою тетушку, заливаясь слезами.

Герцогиня была не менее взволнованна; она произносила среди рыданий прерывистые фразы:

– Несчастное дитя! Ты будешь освобождена, бедная жертва!.. Я приехала увезти тебя отсюда… Ты будешь королевой, король сказал мне это.

Когда пришло первое волнение, посланник выступил вперед и прочел просьбу о разводе, написанную в Париже президентом Жаненом.

В просьбе принцесса ссылалась на не совершившийся в действительности брак, на дурное обращение принца с женой. Просьба была непомерно длинная, и в ней рассказывалась со всеми подробностями история этого печального союза от первого дня свадьбы, когда принц нанес жене первое оскорбление, до той последней ночи, когда Конде разгласил весть по всему городу о своем мнимом несчастье и оскорбил жену публичным обвинением.

По окончании чтения посланник подал письмо принцессе.

– Угодно вашему высочеству подписать эту просьбу?

Принцесса, бледная, как мрамор, взяла перо и рукой, дрожавшей от волнения, подписала.

– Благодарю тебя, Боже! – закричала герцогиня Ангулемская в порыве душевного излияния и задыхаясь от волнения. – Вот конец всех наших несчастий!

Она прижала племянницу к своему сердцу так крепко, что чуть не задушила ее.

Изабелла присутствовала при этой сцене неподвижно и бесстрастно, не говоря ни слова. Ее лицо, выражение которого было строже обыкновенного, выражало неудовольствие и нетерпение. Альбрехт упорно смотрел на потолок. Время от времени глаза его, уступая непреодолимому увлечению, устремлялись на принцессу. Он каждый раз краснел и с ужасом смотрел на свой аналой.

Принцесса Конде подошла к эрцгерцогине, которая не трогалась с места.

– Мы расстаемся. Может быть, мое пребывание здесь возбуждало несколько раз неприятную огласку…

– Слава богу! Надзор, который предписывал мне долг, не позволил…

– Я знаю, что вы строго осуждали мое поведение.

– Я сожалела, что вы слушались гнусных советов, побуждавших вас забывать супружеские обязанности.

– Вы слышали, когда читали эту просьбу? Спрашивали ли вы себя, как я страдала, наивный и любящий ребенок, отданный человеку без сердца, который с первого часа нашего союза только подозревал и оскорблял меня?

– Я знаю, что поведение вашего мужа не всегда было…

– Да, я знаю, что я виновна: будучи замужем, вспоминала, что король Генрих проявлял ко мне чувства, о которых мне следовало забыть… Да, я виновна в том, что призналась ему… Но я беру Бога в свидетели, что моя привязанность к королю всегда была чиста и что я никогда не думала жертвовать ему моей честью. Я считала бы даже привязанность мою оскверненной, если бы предположила, что король мог потребовать от меня этого…

Изабелла слушала, вытаращив глаза от удивления.

– Ах, если бы вы видели его, как видела я, брошенным близкими, одного, находящего около себя и даже в домашней жизни только врагов, иностранцев, составляющих заговор против его славы, против славы Франции, которые осмеливаются открыто составлять заговоры против его жизни…

Герцогиня Ангулемская одобрительно качала головой и махала руками.

– Я урожденная Монморанси, – гордо продолжала принцесса. – У меня перед глазами были всегда примеры чести и благородства. Меня научили питать к особе короля благоговение… И вдруг я вижу, что мой муж, человек, заставлявший меня терпеть невыносимые страдания, изменяет своему долгу француза и принца крови, поступает неблагодарно с достославным королем, которому он обязан всем – званием, состоянием, что он составляет против него заговор и, для того чтобы похитить у него престол, обращается за помощью к иностранцам. Если я изменила долгу жены, приняв сторону короля против мужа, я уверена, что исполнила свой долг – как француженка и Монморанси!

В этих словах было столько гордости, столько восторженности, что эрцгерцогиня, сначала слушавшая их с притворным равнодушием, наконец выказала волнение.

Альбрехт искал в аналое убежища против своих греховных мыслей, с которыми вел ожесточенную борьбу.

Герцогиня Ангулемская рыдала.

Принцесса, несколько успокоившись, продолжала:

– Я старалась избавиться от оскорбительного заточения, в котором держали меня; я старалась возвратить свободу, в которой отказывали даже просьбам моего отца. Это, может быть, проступок, но и его мне нечего стыдиться, потому что, повторяю, если я и могла казаться виновной, то никогда не изменяла чести… Да, весь мой грех ограничивался мечтою, которая отдавала мне вместо Марии Медичи французский престол и которая позволяла мне посвятить престарелому королю и его славе всю мою любовь и преданность. Вы видите, что эта мечта не очень была преступна…