Лара Темпл - Роковой поцелуй

Оливия посмотрела вдове в лицо. В ее глазах была такая боль, что Оливия на время лишилась дара речи. Ей захотелось немедленно уехать. Предстоящий разговор пугал ее.

Лукас первым подал голос:

– Миссис Элдрич, думаю, вы знаете, зачем мы здесь.

Оливия оценила прямоту Лукаса. Хозяйка дома закрыла лицо руками и приглушенно ответила:

– Да простит меня Господь… знаю, что не должна была…

– Расскажите, что случилось. Все, с самого начала! – Он говорил негромко и мягко.

– Во всем виновата я. – Вдова подняла на Лукаса глаза, полные слез. – Мне не следовало переступать черту… переводить нашу дружбу на новый уровень… Мы с Генри… то есть с мистером Пейтоном… были знакомы очень давно. Мой муж работал на лорда Бакстеда в Бостоне, Генри приехал туда по делу, и… он никогда ничего не говорил, для этого он был слишком благороден, но я все поняла. Все видела по его глазам, а он, должно быть, прочел все, что написано у меня на лице. Потом… Потом произошла та дуэль. Мой Септимус и другой человек, мистер Арчер, выступали секундантами. Лорд Синклер, мне очень жаль вашего отца! Он был очень приятным человеком, я никогда не понимала, как… но подобные слова бесполезны. Четыре года назад мы вернулись в Англию, и я снова увиделась с Генри. Он узнал о смерти Септимуса и о моих затруднениях и поспешил на помощь.

– И вы стали друзьями, – вмешался Лукас, и вдова покраснела.

– Да, так и было… Вначале. Мы в самом деле не видели в нашей дружбе ничего предосудительного. – Она покосилась на Оливию, скривив губы. – Вы, наверное, спросите: раз в наших отношениях не было ничего дурного, почему мы встречались тайно? Но общество не прощает дружбы между мужчиной и женщиной, особенно незамужней или вдовой. По правде говоря, мы оба понимали, что наши чувства, о которых мы не говорили, сохранились, хотя прошло много лет… – Миссис Элдрич глубоко вздохнула и продолжала: – Когда я сказала ему, что собираюсь уехать из Лондона к сестре в Ирландию, он предложил… изменить наши отношения. Он снял дом, где мы встречались, когда он приезжал в Лондон, а потом, в тот день… Я пришла как всегда, но на следующее утро… я проснулась, а он нет. Сама не помню, как прибежала в дом священника к зятю и рассказала ему все. Естественно, он пришел в ярость, но заверил меня, что никаких сплетен не будет.

– Вы не знали, как он справился с делом?

– Нет. Он сказал, что один его прихожанин знает человека, который может помочь. Кажется, с тех пор он со мной не разговаривает… правда, скоро я уезжаю в Корк.

Может быть, это мое наказание – если так, я никогда себя не прощу. Мы с Генри так радовались каждой встрече! Один раз он даже пришел сюда, когда я попросила его разобрать бумаги Септимуса и посмотреть, что можно сохранить, а что – выбросить.

Ах, очевидно, наша связь недостойна даже презрения… Вы меня презираете?

Последние слова миссис Элдрич произнесла с трудом. Оливия посмотрела ей в глаза – голубые глаза красивой женщины, которая слишком рано потеряла все.

Оливия искала в себе гнев или отвращение, но не нашла их. Может быть, они появятся позже. Сейчас же она лишь жалела эту женщину и Генри.

– Нет. Я даже рада, что у него была ваша… дружба. Он был хорошим человеком.

Она не собиралась доводить хозяйку дома до слез, но та заплакала. Терьер заскулил, запрыгал на коленях у хозяйки, и Оливия села рядом с вдовой на узкий стул. Она не знала, что сказать, поэтому молча пожала вдове руку и гладила терьера, пока тот не перестал скулить.

– Генри когда-нибудь говорил с вами о Говарде Синклере? – спросил Лукас, и Оливия заметила, как он напрягся.

Вдова покачала головой:

– Нет, хотя он был с ним знаком через Бакстедов. И естественно, я слышала сплетни после дуэли, хотя никогда не понимала, почему Септимусу и мистеру Арчеру пришлось покинуть Бостон просто из-за того, что они выступали секундантами. Признаю, лорд Синклер, я никогда не думала этого о вашем отце, лорде Синклере, но я не входила в тот общественный круг, в котором вращались он и Бакстеды; а Септимус не делился со мной подробностями того дня. Подобные темы не считались подходящими для… – Она замолчала, явно понимая, насколько неуместны ее последние слова.

Вдова схватила Оливию за руку.

– Знаете, мисс Силвердейл, он часто говорил о вас. Я поэтому знаю ваше имя. По-моему, он любил вас и ваших братьев, как собственных детей. Ему было очень грустно из-за того, что произошло с вашей помолвкой, но он говорил, что все к лучшему.

– Как такое возможно? – выпалила Оливия. – Ему не пришлось бы искать работу за пределами Джиллингема, если бы не мои действия!

Миссис Элдрич покраснела.

– Мисс Силвердейл, дело обстояло не совсем так. Я не хочу сбрасывать с себя ответственность и избавлять Генри от его доли вины. Он искал работу в Лондоне из-за меня, а когда подвернулся удобный случай взять дополнительные дела в Лондоне, он так и поступил. Свое решение он принял еще до… скандала с вами. Все было наоборот: он даже откладывал переезд, потому что считал, что нужен вам после того, как вы разорвали помолвку. Потом он рассказывал, какая вы смелая, взяли на себя бремя вины. Простите меня, но иногда я даже завидовала его привязанности к вам. Может быть, будь у меня дети, я бы никогда не пошла по этой дорожке. Так что, видите, если кому-то и надо взять на себя вину за его смерть, то мне. Иногда мне кажется, что его сердце не выдержало такого бремени. Я не прошу вас меня простить. Я сама не могу простить себе того, что было… Прошу лишь об одном: не надо ненавидеть Генри.

– Я здесь не для того, чтобы судить Генри или вас. Мне просто нужно было во всем разобраться. Генри всю жизнь был мне вместо отца, и я всегда буду его любить, какие бы ошибки он ни совершил. Если я могу чем-то вам помочь, пожалуйста, пишите мне через мистера Мерсера, вот адрес.

Лукас взял ее за руку, и они вышли на улицу.

– Я велел вознице ждать нас не здесь, а чуть дальше. Если нас увидят у нее на крыльце, это привлечет слишком много внимания.

Она кивнула, на ходу пряча руки в муфту. Мороз щипал ей лицо; когда он взял ее за плечо и слегка притянул к себе на узком тротуаре, ей с трудом удалось удержаться и не прижаться к нему.

Экипаж медленно катил по краю общинного луга в конце дороги, но лошади перешли на рысцу, когда кучер их подхлестнул. Лукас взял плед и осторожно укрыл ей ноги.

– Вы отнеслись к ней очень по-доброму, – заметил он, нарушая молчание.

– Она ни в чем не виновата.

– Многие с вами не согласятся. Она готова была принять все обвинения, которыми вы бы ее осыпали.

Оливия вздрогнула. Ей хотелось купаться в его доброте, его одобрении. Прижаться к нему. Но она не могла позволить себе такой роскоши. Плохо, что он считает ее неумолимой, но слушать, как он хвалит другую сторону медали, оказалось невыносимо.