Лара Темпл - Роковой поцелуй

– Не считайте это моей добродетелью. Прошу вас! Я не проявляла доброту, наоборот… Я с трудом сдерживалась, чтобы не броситься ей на шею. Внутренний голос все повторял: ура, в его смерти виновата не я! Вы слышали, что она сказала. Не по моей вине он очутился в Лондоне! Мне не нужно нести эту ношу, потому что ее несет она. Так что я демонстрировала вовсе не доброту, а облегчение.

Ее накрыло волной эмоций.

– Генри больше нет. Джека больше нет… Я больше никогда их не услышу, а они никогда не услышат меня! Их просто… нет. Это невыносимо!

Он положил ей на плечи тяжелую теплую руку и притянул ее к себе. Только тогда Оливия осознала, что ее бьет крупная дрожь. Странная дрожь, как у мокрой собаки. Собственное тело вдруг показалось ей чужим, маленьким и пустым…

Она почувствовала, как лента от шляпки скользнула по уху, – он развязал узел. Она подколола прическу к шляпке, но он освободил ее волосы. Потом он позвал ее по имени, зарылся лицом ей в волосы, медленно водя губами по чувствительному месту на виске. Она понимала, что он ее утешает. Маленькая ручка внутри ее протянулась вперед, как у испуганной обезьянки в клетке, которая просит угощения. Да, она просила угощения, хотя не понимала, безопасно ли это.

Вдруг ужасный страх поразил ее – возможно, и она тоже постепенно исчезает, как Джек и Генри… Пора все прекратить. Действовать. Она не может вернуться в Гилфорд и влачить там жалкое существование. Оливия выпрямилась и отодвинулась от него.

– Мы так ничего и не выяснили в связи с вашим отцом, хотя она упоминала его…

– Оливия, с этим покончено! – ответил он мягко, но непреклонно. Ей захотелось поднять руки и зажать ему рот, прежде чем случится неизбежное.

Она взмолилась:

– Но вы же понимаете, что это не…

Он поднял руку, призывая ее к молчанию.

– Все кончено. Мы больше не будем выслеживать приходских священников и вдов, даже для того, чтобы вы могли погоревать. Вам придется поискать другую цель в жизни. Вы не дура, Оливия, и наверняка понимаете, что ваши списки – не настоящий мир. Настоящий мир – то, что мы видели сегодня. Люди стараются как-то наладить жизнь, но только увязают глубже, делают ошибки и живут с ними.

Он глубоко вздохнул и повернулся к окошку.

– Я больше не хочу ничего слышать о прошлом! Я привык иметь дело с людьми, которые понимают, что делают, и понимают, какую цену им приходится платить. Вот где честная игра. А сейчас… мы все равно что задавили котенка или посадили волка в овчарню. Каждый сделанный нами шаг чреват последствиями. Судя по всему, даже наш визит к миссис Элдрич способен причинить ей вред… Мы в последний раз играем в сыщиков с Боу-стрит!

– Но что мне сказать миссис Пейтон?

– Разумеется, ничего!

Она понимала, что спорить с ним бессмысленно, но ей хотелось… нет, ей нужно было, чтобы он ее понял.

– Как я могу допустить, чтобы она и дальше думала, будто Генри умер в объятиях куртизанки? Вы не понимаете… ложь сделала Генри чужим в собственной семье. Его близкие не просто лишились отца и мужа… они как будто потеряли его дважды. Обстоятельства его смерти заставили их усомниться не только в своем будущем, но и в прошлом и настоящем…

– Вы искренне полагаете, что правда лучше Марши Пендл? Вы предпочли бы узнать, что у вашего мужа был роман с женщиной, которую он любил двадцать лет назад и с которой много лет тайно встречался? И которая была ему настолько небезразлична, что он переменил свою жизнь, чтобы быть ближе к ней?

Он снова оказался прав. Мэри будет страдать, если узнает, что у мужа была не просто интрижка с куртизанкой, а отношения более глубокие, чем те, что связывали их с мужем почти тридцать лет. Лукас верно говорит: самое лучшее – остановиться, пока она не причинила близким еще больше вреда. Ее мечты спасти Генри оказались… всего лишь мечтами.

– Оливия, все кончено. Понимаете?

– Понимаю.

«Я понимаю, что у тебя со мной все кончено, но не хочу, чтобы ты уходил. Я знаю, что рано или поздно ты уйдешь, только, пожалуйста, не сегодня…»

Хорошо, что она перестала дрожать. Зато внутри ее расползался беспросветный мрак. Она выпрямилась, беспомощная и испуганная. Она боялась не его, а пропасти, которая разрасталась между ними. Лукас был прав с самого начала, когда с отвращением отнесся к тому, чем они занимались. Теперь он ее презирает – и поделом ей! Скоро он уйдет, и не так, как в прошлый раз, когда он боялся самого себя. Ему не понравилось то, что он увидел в них обоих. И здесь она ничего не может поделать.

Оливия жадно смотрела на его чеканный профиль. Складки у губ проступили резче. Он говорил хладнокровно, но теперь, когда он уже не прикасался к ней, она заметила, как он снова начал надавливать на костяшки пальцев. Он совсем не спокоен!

Словно подтверждая ее догадку, он провел рукой по волосам и глубоко вздохнул. Она сидела молча, но ей ужасно хотелось дотронуться до него, чтобы хоть чуть-чуть помочь ему сбросить напряжение. Она крепко сцепила руки, так хотелось ей поправить ему растрепанную шевелюру. Оливия прекрасно помнила, как в прошлый раз, когда он ее поцеловал, она поддалась искушению и зарылась пальцами в его волосы, такие мягкие и шелковистые… Она вздрогнула и, не думая, придвинулась ближе и зажала его руку между своими.

– Осторожно, Оливия! На сегодня я израсходовал все свои запасы благородства. Не искушайте меня.

– Я не знаю, что еще делать.

Он снова вздохнул. Она ждала, что он отстранится, но его вторая рука накрыла ее руку.

– Вам ничего не нужно делать.

– Нет, нужно! Я не знаю, как помешать вам уйти. Я еще не готова… И никогда не буду готова.

– Судя по всему, вы получили весьма… необычное воспитание. – Он покачал головой.

– Не оправдывайте меня.

Он отдернул руку, и Оливии с трудом удалось не уцепиться за нее. Однако Лукас просто снял перчатку и перевернул ее руку ладонью вверх. Заметив чернильное пятно у нее на указательном пальце, он провел по нему своим, и волна жара обдала ее снизу вверх; ей даже показалось, что кровь у нее зашипела. Потом ее затрясло от холода; к горлу подступил ком. Ей с трудом удавалось не стиснуть ноги, потому что волна жара хлынула и туда.

– Ваши пальцы когда-нибудь бывают не в чернилах? – спросил он.

Вопрос был невинным, но либо ее внутренний огонь, либо хрипотца в его голосе все перевернули у нее в голове. И все же она попыталась ответить.

– Редко. Только когда у меня заканчиваются чернила и приходится писать карандашом. Но вы не правы, если думаете, что все дается мне легко или что я не испытываю вины из-за своих поступков, – ответила она, пожалуй, чересчур пылко.

– Я понимаю. Не думаю, что вам что-то дается легко. Хотя так было бы гораздо лучше. Но вы, Оливия, – очень бескомпромиссная особа. Вы хотите, чтобы все работало, но не верите, что все будет делаться само по себе. Значит, в прошлом дела у вас шли по-настоящему плохо. Я рад, что вам стало чуточку легче, но, как вы только что поняли, этим ничего не исправишь. Во всяком случае, разумным способом. Поймите же, наконец: вы занимаетесь поисками, чтобы отложить мысли о том, куда двигаться дальше. Вы бежите, Оливия. Вот и все.