Джейн Джонсон - Жена султана

— Я бы тебя не винила. В такое время каждый должен заботиться о себе. Тебе лучше бежать, Нус-Нус. Уходи сейчас — другого случая стать свободным у тебя может и не быть.

Когда сердце и разум в цепях, о какой свободе речь? Я просто качаю головой.

— Я не могу уйти.

— Я солгала бы, сказав, что не рада.

Она пристально на меня смотрит, и, хотя ее синие глаза бесконечно выразительны, я не знаю, что читаю в них, знаю только, что не могу отвести взгляд. Наконец она протягивает руку, по-английски, и я бережно беру ее обеими своими. Рука Элис горяча, полна жизни — двух жизней. Я склоняю голову и прижимаю ее руку к своему лбу; и мне нужно побыстрее уйти, у меня слезы на глазах.

Караван растягивается на много миль: десятки и десятки повозок и телег для Исмаила и его одежды и украшений, золота и оружия; постели, ковров, любимой мебели; походного хамама; благовоний и ароматов, курильниц и склянок, Корана, молельных ковриков; любимых кошек. Абдельазиз, доктор Фридрих и бен Хаду едут с Исмаилом, окруженные отборными частями бухари и кавалерией. Я еду с домашними невольниками. С собой у нас жалкие пожитки: одежда, постели, кое-какие личные вещи. За нами следуют женщины и дети, стражи внутренних дворов дворца, около пяти сотен, все евнухи. За ними — астрономы, знать и придворные; их семьи и домашние. Дальше идут повозки с припасами, Малик с поварами, швеи, портные, конюхи, кузнецы и другие мастера. Караван с поклажей вьется за нами среди холмов, сколько хватает глаз. Я знаю, где-то там, позади, идет пешком армия невольников, в основном африканцев; христиане остались в городе, продолжать работу под началом самых верных (то есть самых жестоких) надсмотрщиков. Исмаил оставил строителям длинный список того, что нужно завершить к его возвращению, и горе им, если султана не устроит то, как исполнены его приказы.

Через пять дней пути на юг мы достигаем предгорий Атласа — там прохладнее, там, возле ясных зеленых вод реки Мелвийя, мы разбиваем лагерь. Вместе с остальными невольниками, раздевшись до пояса, я ставлю под жарким солнцем шатер султана. Задачу усложняет то, что местность здесь совершенно плоская, и палатки — черно-белые снаружи, зеленые, красные и золотые изнутри — слишком сгрудились, и все путаются друг у друга под ногами. Уже началась потасовка: кого-то стукнули, замахнувшись кувалдой, и жертва крайне возмутилась ударом; а астрономы, выяснив, что на незнакомой площадке трудно правильно установить инструменты, разбились на две партии и предались спорам о точном направлении киблы — вопрос первостепенной важности, султан должен все время лежать головой к Мекке. Именно тут к нам и направляется Исмаил в сопровождении Элис, по правую руку, и Зиданы, по левую.

Все мы падаем ниц на траву и смотрим вниз.

— Что тут происходит? — У Исмаила слух, как у летучей мыши, он уловил звуки перебранки.

Я вижу, как звездочеты обмениваются испуганными взглядами и мгновенно забывают свои разногласия.

— Невольники не слушают указаний: решили сами ставить палатки, совершенно не в том направлении. Кааба находится точно там…

Старший астроном показывает султану киблу, и Исмаил склоняется, чтобы рассмотреть сложные отметки на чеканных медных дисках. Когда он выпрямляется, лицо у него багровое от гнева. Меня, после стольких лет, уже не должно бы удивлять, как быстро у него может перемениться настроение, но даже я не готов к такой ярости.

— Пристрелить их всех! — кричит он ближайшим стражникам.

Взмахом руки он указывает на всех нас, ставивших палатки, — нас около сорока человек.

— Всех казнить. Они оскорбили Пророка! Они меня оскорбили! Пристрелить!

В отчаянии я порываюсь вскочить на ноги и бежать. Но меня словно пригвоздило к земле какое-то колдовство — я не могу шевельнуться. Я могу лишь слегка повернуть голову и смотреть, как надвигается на меня судьба.

Ближайший к султану стражник колеблется — роковая нерешительность. Исмаил тут же налетает на него, вырывая у него из рук ружье. Несчастный глупец удерживает ружье на мгновение дольше, чем нужно, и это будет последним, что он сделает — вот он с каким-то удивлением опускает глаза и видит украшенную каменьями рукоять императорского кинжала, торчащую из своей груди. Он роняет челюсть, виден обрезок языка во рту. Потом он молча валится на землю, уступая оружие. Исмаил хватает ружье, взводит курок и, едва целясь, разряжает оружие в простертое рядом со мной тело. Невольник вскрикивает от боли, подскакивая на локоть от земли. Из него хлещет кровь, большей частью горячий поток бьет по мне. И, словно по сигналу, остальные стражники начинают неистово палить, все вместе. Начинается хаос.

Я слышу, как кричит женщина, и, хотя никогда прежде не слышал ее крика, знаю, что это Элис.

— Повелитель, нет!

Мужской голос. Медник, каид Мохаммед бен Хаду Аль-Аттар.

— Нам нужны патроны. В горах полно берберов.

Умный он человек, Медник. И смелый. Бесполезно взывать к доброму сердцу Исмаила — у султана его нет. Бен Хаду решается сам дать стражам знак, чтобы те остановились. Следует краткий разговор между султаном и его каидом, а потом Исмаил движется к нам, и жестокость исходит от него, как вулканическое облако. Я вижу, как проносятся мимо меня его шитые золотом бабуши, а вскоре слышу влажный хруст — и вой, похожий на звериный. Я невольно оборачиваюсь и вижу, как Исмаил колотит вокруг себя двумя кувалдами, которыми забивали колышки для шатров. Руки султана летают в безжалостном вихре, сокрушая черепа направо и налево.

Сейчас я умру. Я уверен в этом до свинцовой тяжести в животе. Здесь, бесславно лежа вниз лицом на редкой траве, в чужой земле, без всякой на то причины — я сейчас умру.

Я много раз был на волосок от смерти. В императорском дворце каждый день кто-нибудь умирает, часто от руки самого Исмаила. Кто-то считает это честью — быть отправленным на тот свет лично султаном. Он, в конце концов, шариф, потомок Пророка, и потому ближе к Богу, чем любой из нас. Говорят, что тех, чью жизнь отнимает султан, точно ждут в раю полные роз тенистые сады, где реки текут молоком, медом и вином, а источники благоухают имбирем и камфарой, а вокруг них будут девственницы, источающие аромат ладана. Беда в том, что в минуты страха мною овладевают Малеео и Кулотьоло, а они, увы, не обещают таких услад.

Я пытаюсь подготовиться к встрече с предками, но могу думать лишь о сокрушительном ударе, о том, как поддастся мой хрупкий череп, выплеснутся кровь и мозги, — и о том, что я умру тут на земле, размозженный кувалдой, прямо на глазах женщины, которую люблю.

Эта мысль и подталкивает меня к действию. Я оглядываюсь. Исмаил в десяти шагах от меня, безумие его неуемно. Он приближается. Я вижу, как он пинает тело очередного невольника — тот неподвижен, явно мертв, и султан движется дальше. Рядом со мной лежит убитый выстрелом, половина содержимого его черепа разлетелась по траве. Я украдкой вытягиваю руку и зачерпываю ладонью кровь и мозг бедняги. Быстро размазываю их по своей голове и шее, изгибаюсь, словно в агонии, вывернув шею, и лежу, ожидая конца.