Блайт Гиффорд - Дева и плут

Он открыл было рот, потом изобразил улыбку.

— Не бойтесь. — Он отвел прядь волос с ее лба. Она вздрогнула. Ласковое прикосновение странным образом подбодрило ее. — Мы все еще недалеко от земель Уильяма.

Он не рассердился, однако Доминика решила не искушать судьбу и не продолжать разговор. Отвернувшись, она перевела взгляд на паломников и принялась ждать, когда он уйдет.

Но он не ушел. По-солдатски держа спину прямо, он стоял так близко, что она ощущала, как вздымается и опадает его грудь. Интересно, покрыта ли его грудь такой же порослью темных волос, как и руки? Она отчитала себя за неуместные мысли. Даже если он не святой, нельзя думать о нем, как о мужчине. Для монахини это недопустимо.

Услышав слева, над ухом, его негромкий вкрадчивый голос, она вздрогнула от неожиданности.

— Я должен попросить у вас прощения. Я вел себя с вами как грубейший из крестьян, а не как галантный рыцарь.

Упорно отказываясь смотреть на него, она не отводила глаз от костра и надеялась, что он не заметил, как она расплылась в довольной улыбке.

— Я почти ничего не знаю о рыцарях.

Большие, теплые ладони легли на ее плечи. Мягко, но властно он развернул ее к себе. Мерцание костра освещало его лицо, сглаживая жесткий абрис подбородка и суровые морщинки около прищуренных глаз.

— Прошу вас, простите меня. Моему дурному поведению нет оправдания.

Осторожно подбирая слова и пытаясь устоять перед его умоляющим взглядом, она ответила:

— Кто я такая, чтобы судить посланца Божьего.

Он задержал дыхание, словно приготовившись опять ее выбранить, а потом, видимо передумав, вздохнул.

— Ну, по крайней мере вы больше не кличете меня Спасителем. Уже хорошо. — Он склонил голову набок. — Людям следует быть добрее друг к другу. Жизнь и без того достаточно жестока.

Различив в его тоне печаль, Доминика раскаялась в своем мелочном упрямстве. Как настоящий Спаситель, он проповедовал — и практиковал — доброту. Она своими глазами наблюдала его доброе отношение к сестре, да и ко всем прочим. Он просит прощения. Неужели она откажется извинить его за дурные манеры?

— Хорошо. Вы прощены.

Его лицо несколько разгладилось.

— Благодарю вас.

Она никак не могла отвести от него глаз. В какой-то момент они задышали в унисон, и у нее возникло странное головокружительное ощущение, что это неким образом сблизило и объединило их.

Кто-то из паломников позади рассмеялся. Она отошла в сторону и снова отвернулась к костру.

Он откашлялся.

— Почему вы замолчали?

Потому что она не хотела говорить с ним. Не хотела даже находиться рядом. Не хотела чувствовать дрожь в коленках и неуверенность. Она сделала глубокий вдох и с облегчением ощутила, как возвращается дар речи.

— Я не привыкла к долгим беседам. В монастыре можно говорить только с разрешения. — Ему необязательно знать, что она частенько пренебрегала этим правилом.

— Я даю вам разрешение. — Разрешение? Скорее, приказ.

Чего он от нее добивается?

— Ну, и о чем же нам общаться? — вырвалось у нее. — Мне нельзя говорить ни о ваших глазах, ни о вашей семье, ни о войне, ни о Боге. Рассказать о своих путешествиях я тоже не могу, ибо их не было.

Теперь уже он, как она заметила краем глаза, уставился на костер. Поющие встали в кружок и завели новую песню, а он все не отвечал. Для человека, который жаждал общения, он был не слишком-то разговорчив. Не более ее самой.

— Расскажите о том, как вам живется в монастыре, — наконец молвил он.

Вспомнить о доме было приятно. Она просияла.

— О, я тружусь в огороде, стираю и убираюсь. — Наконец-то никаких хмурых взглядов. Улыбка намертво пристала к его лицу. Может быть, рассказать и о своем увлечении письмом?

Холодный мокрый нос ткнулся в ее лодыжку. Она подхватила Иннокентия на руки и зарылась лицом в его шерсть, вдыхая запахи незнакомой земли, исследованием которой он без устали занимался весь день.

— Еще я кормлю пса. — Шершавый язык лизнул ее щеку. — Нашел репу, дружок?

Сэр Гаррен потрепал лохматую звериную макушку, и пес, оставив ее лицо в покое, принялся вылизывать широкую мужскую ладонь. Рассмеявшись, Доминика повернулась к Спасителю — или к тому, кем он себя считал.

— У вас в детстве была собака?

— Я не помню.

Сперва она решила, что вопросы о детстве ему неприятны, а потом уловила в его интонации неподдельное замешательство. Он на самом деле не помнил. Видимо, его детство закончилось очень, очень давно.

В изумлении она смотрела, как он терпеливо ждет, пока Иннокентий пройдется розовым языком по каждому из его пальцев.

— Как вы познакомились с лордом Уильямом? — спросила она.

— Он взял меня в оруженосцы, когда мне было семнадцать.

— Семнадцать? Я думала, обучение рыцаря начинается в раннем детстве.

— Так и есть. Мое обучение… было прервано, — ответил он через силу.

— Чем же?

— Пребыванием в монастыре.

По спине Доминики пробежала дрожь. Почему он не стал монахом? Его что, изгнали за нарушение обетов?

— Вас расстригли?

— Я год пробыл послушником. Но вечный обет в итоге не принял. — Взгляд его стал отсутствующим. — У меня даже оружия не было, только ржавая перчатка.

Он подарил мне новую жизнь . Ту пылкую преданность, которую он выказывал лорду Редингтону, можно было сравнить с истовой верой. Даже Доминика понимала, какое великое благодеяние совершил граф, когда взял под свое крыло нищего и необученного оруженосца-переростка.

— Почему же вы ушли из монастыря?

Костер выстрелил снопом искр в синеющее лазурью вечернее небо. Моргнула первая звезда.

— Потому что пришла Смерть, — ответил он после долгого молчания.

Она перекрестилась. Он не ответил прямо, но оно и не требовалось. Доминика знала, много всего странного произошло десять лет назад, когда на землю снизошло то ужасное бедствие. Мир едва не был уничтожен. Она до сих пор не понимала, как Бог — добрый и чуткий по отношению к ней — мог послать на людей такой страшный мор.

— Господь жестоко наказал нас. Нужно ежедневно следовать Его заветам, чтобы Он больше не насылал на землю такой напасти.

— Нужно ежедневно наслаждаться жизнью, потому что в любой момент Он может прибрать нас.

— У всего, что Он делает, есть причина.

— И какая же причина была в тот раз?

Она всмотрелась в его глаза. Не затем ли Господь направил его, чтобы испытать ее веру на прочность? Какие же слова смогут убедить его в безупречности Божьего плана?

— Sola fide .

— Что?

Он не понимает ее латынь. Наверное, ее произношение оставляет желать лучшего.

— Только верою.

Подрагивающее пламя костра отбрасывало на его лицо блики. Глаза прятались в тени нависших бровей.

— Вы искренне этому верите, да?