Блайт Гиффорд - Дева и плут

— Плохой, плохой пес.

Сестра Мария, наклонившись, почесала его за ухом.

— Не надо, не хвали его, — нахмурилась Доминика. — Пусть запомнит, что убегать нехорошо.

— Вот видишь, дитя, все обошлось. Ты должна не терять веры.

В Бога или в Спасителя, который дал Иннокентию время вернуться?

— Вот. — Доминика протянула сестре кудлатый клубок шерсти. — Держи его у себя и не отпускай.

Монахиня вопросительно взглянула на Спасителя.

— Лошади не любят собак, дитя мое.

— Рукко относится к ним вполне терпимо, — ответил он. Легкая улыбка витала вокруг его губ.

— Хорошо, но до самого Корнуолла верхом он не поедет, — предупредила сестра, устраивая, однако, Иннокентия перед собой, и когда паломники продолжили путь, он утомленно раскинулся у нее на руках.

И не угадаешь, откуда ждать угрозы, думала Доминика, споро шагая вперед, словно от тревог можно было убежать. Она знала, что в путешествиях случаются ужасные напасти, вроде нападения диких кабанов или даже драконов, но и не предполагала, что может потерять Иннокентия.

Спаситель поравнялся с нею и сбавил шаг.

— Не тревожьтесь вы так за своего пса. — Голос его был согрет нотками сдержанного веселья. — Судя по его оторванному уху, рос он не в монастыре и до вашей с ним встречи многое повидал.

Украдкой на него оглянувшись, Доминика поймала себя на мысли, что чем чаще она на него смотрит, тем сложнее представлять его с ангельскими крылами за спиной.

— Как и вы.

Он не нахмурился, но его лицо переменилось, будто подернулось непроницаемой пеленой.

— Как любой солдат.

Он был далеко не «любым солдатом», однако разговоры о его особенных отношениях с Господом, похоже, раздражали его.

— Вы много поездили по свету?

— Достаточно. — Он был по-монашески скуп на слова.

— Расскажите мне о Божьем мире.

— Вы никогда не выходили за пределы монастыря?

— Только в замок. — Об этих визитах Доминика предпочитала не вспоминать. Точнее, только о тех, когда она сталкивалась с лордом Ричардом. — А это правда, что за морями живут драконы?

— Дальше Франции я не заезжал. Спросите Вдову Кроптон, у нее получается описывать дальние страны лучше меня. — Улыбка смягчила резкие черты его лица. В отличие от суровых святых, он, кажется, терпимо относился к человеческим слабостям. Только ей одной он не делал поблажек. — Но не будем об этом. С очаровательной леди не принято беседовать о войне, тем более таким погожим летним днем.

Доминика подозрительно на него покосилась. Уж не насмешничает ли он над нею? Но нет, глаза его смотрели по-доброму и уже не сердито, и тогда она — хоть и не была леди — приосанилась и перебросила косу через плечо, на миг призадумавшись, не впала ли она во грех тщеславия.

— А о чем принято беседовать с леди? — спросила она. — У нас в монастыре не дозволены праздные разговоры. — Настоятельница отчитывала Доминику всякий раз, когда она открывала рот. Когда же она писала, пергамент безропотно принимал любые ее слова.

— О красотах природы. — В его голосе появилась хрипотца. — Или о красоте ее глаз.

Изумленная, она остановилась и подняла на него голову. И натолкнулась на взгляд темно-зеленых глаз, опушенных длинными, густыми ресницами. Этот взгляд завораживал ее, проникал в самое нутро, обволакивал ее сердце.

Повинуясь инстинкту, она обратила взор на истертые камни дороги, и ноги снова понесли ее вперед.

— Матушка Юлиана называет мои глаза дьявольскими.

Он проворчал что-то неразборчивое.

— Такого не позволит себе ни один истинный рыцарь. Скорее, он сравнит ваши глаза с мерцающей синевой предрассветного неба.

— А ваши похожи на зеленую листву, сквозь которую проглядывает бурая кора деревьев.

У него вырвался резкий, как пощечина, смешок. Видимо, она опять ляпнула что-то невпопад.

— Вот уж не ожидал такого ответа, — улыбнулся он.

Ну, по крайней мере, она его не рассердила.

— Почему? Вы описали мои глаза. Разве я не должна была описать ваши?

— Нет. Вам следовало засмущаться и покраснеть.

И она засмущалась и покраснела.

— Мне редко доводилось беседовать с мужчинами, и я не знаю всех правил. Уж очень они, мне кажется, причудливые.

Он сощурился на солнце.

— Мир вообще довольно причудлив.

— Вот поэтому мое место в монастыре. Хотите, поговорим о Боге? — с надеждой спросила она. — Эта тема будет приятна для нас обоих.

— Только не для меня.

Монастырские правила касательно молчания были строгими, но позволяли избегать таких неловких ситуаций. Может, спросить о его родном доме и семье?

— Где прошло ваше детство?

Острый взгляд.

— Не имеет значения.

Она вспыхнула, но уже не от смущения. Ее обуял грех гнева.

— Я опять сказала что-то не то? Но вы сами предложили поговорить. Если краснеть да смущаться, то серьезного разговора у нас не получится.

Щекам стало жарко под его быстрым, обжигающим взглядом.

— Оно и не предполагалось.

Смысл этих слов был непонятен, как когда-то давно латынь. Она ощутила себя неуютно. И затосковала по привычному течению жизни в монастыре, где каждой минуте на протяжении дня было отведено свое дело. Где не нужно было сомневаться в словах, ибо все они воспевали Бога.

— Если мое присутствие вам неприятно, то мне лучше удалиться. Еще раз большое спасибо за вашу доброту к сестре Марии.

Отвернувшись от него, она дождалась Вдову и все оставшееся время шла рядом с нею. Та болтала без умолку, по счастью, не требуя, чтобы ей отвечали, и к вечеру Доминика знала во всех подробностях о ее путешествии от Кале до Парижа на пути к Компостеле.

А еще она долго думала, что же написать о Спасителе, но так ничего и не придумала.

«Я все испортил», — думал Гаррен, в одиночестве шагая навстречу заходящему солнцу. — «Она больше никогда не заговорит со мной».

По привычке он то и дело поглядывал по сторонам и прислушивался к незнакомым звукам, ибо даже здесь, на земле Редингтонов, паломники не были защищены от воров. Но вокруг не было ни души. Только желтоглавые лютики качались на тонких, высоких стебельках, и весело чирикали воробьи.

Никто из паломников не осмеливался к нему приближаться. Все они шли позади, скучившись вокруг Вдовы и слушая ее трескотню. До него долетел смех Доминики. Это он — он и больше никто — должен был смешить ее, но вместо этого, растеряв всю свою обкатанную во Франции галантность, повел себя как раздражительный боров и спугнул ее.

Впрочем, не он один в этом виноват. Как можно очаровать девицу, которая не ведает правил игры и непрестанно возводит очи к небесам, отказываясь замечать земные радости?

Наслаждаясь моментом покоя, он вдохнул полной грудью сладкий английский воздух. Жить сегодняшним днем — вот и все, что ему осталось. Вспоминать прошлое слишком болезненно. Что касается будущего… Никакие потуги при жизни заработать себе место в раю не принесут плодов. Господь одинаково жесток ко всем — и к грешникам, и к праведникам.