Блайт Гиффорд - Дева и плут

Стоя, она перебирала его жесткие кудри, и он пожалел, что они не похожи на легкие, медовые волосы Уильяма. Пожалел, что не может предложить ей на выбор иную жизнь кроме жизни в монастыре, что не может превратиться из жалкого, лживого, бездомного наемника, который разрушит ее жизнь, в человека, которого она заслуживает.

Она подобрала с пола пергамент и подняла свечу.

— Исповедь подразумевает расплату за грех. Какое наказание мне принять?

— Никакого. — Боль в ее глазах была непереносима. — Наказан должен быть я. — Но он знал: вину за ее разрушенную жизнь будет невозможно искупить никаким наказанием.

— Думаю, Господь пошлет наказание нам обоим, — произнесла она.

Глядя ей вслед, Гаррен понял, что для него Господь уже подобрал наказание, и оно будет очень, очень мучительным.

Он потеряет ее. Как потерял всех, кто был ему дорог.

Выбежав из часовни, Доминика устремилась к арочной галерее, которая окружала монастырь. Будто там можно было спрятаться от жизни, как в детстве от смерти. Она бежала, спотыкаясь на ватных ногах, и думала о том, что Гаррен сказал правду. Он не был святым.

Она сама, как выяснилось, тоже.

Раньше она считала себя выше земных наслаждений. Лорд Ричард не раз пытался пощупать ее под юбками, когда они сталкивались на темных лестницах, но его поползновениям получалось сопротивляться без насилия над своей волей.

Однако для того, чтобы сопротивляться Гаррену, требовалась поистине железная воля, ибо с ним нужно было противостоять всему, что составляло его сущность — не только его ожесточенности, но и доброте, — всему, что делало его человеком, который любил людей больше Бога и ценил сегодняшний день выше, чем вечную жизнь. Вчера ночью она обещала Богу с открытым сердцем принять все, чему он может ее научить. Днем он привел к письму. Вечером ввел во грех.

И она возжелала его превыше своей бессмертной души.

Запыхавшись, она прислонилась к колонне, чтобы перевести дух, а потом запах кожи и чернил привел ее через незапертую дверь в святилище скриптория.

Здесь все было знакомо как дома. Она знала, что возле окна, где больше всего света, установлена доска для письма, что справа на ней стоит пузырек с черными чернилами, а слева — с красными. Что на раскрытом манускрипте лежит свинцовая пластина, отмечая место, где остановился переписчик.

Доминика прикрыла свечу ладонью и прислушалась, не поднялись ли монахи, чтобы служить утреню. Если ее застанут в скриптории, да еще со свечой…

Но искушение было слишком велико. Она развернула пергамент и провела ладонью по его шероховатой поверхности. Не велень, на котором писались книги на века, зато ее собственный. Она подготовит его так, как он того заслуживает.

Доминика осторожно установила свечу на доске, не обращая внимания на возбуждение, которое еще зудело у нее между ног, и на разъедавшее душу чувство вины. Она искупит свой грех — здесь и сейчас.

Отыскав пемзу, она шлифовала пергамент, пока не устала рука. Когда от старого текста остались только слабые следы, она натерла ладонь мелом, несколько раз провела ею по листу и в завершение разметила строки. Пергамент был готов услышать ее слова. Она обмакнула перо в чернила. Об этой темной ночи, пропитанной грехами и сомнениями, она не напишет ни строчки. Только о будущем.

Она вывела крупную, жирную «Я». Богу придется читать по-английски.

Поборов мимолетный соблазн украсить заглавную букву завитушками, она продолжила работу. Напевая себе под нос, она не замечала, как улетают ночные минуты, как монахи нараспев читают молитвы, служа утреню, как луна заглядывает через плечо. И старалась не замечать то волнительное ощущение, которое прокатывалось по телу всякий раз, когда она сжимала бедра.

Закончив, она с восхищением оглядела свою работу.

Я обновляю свою клятву.

Вот и все. На письме слова обрели реальность.

Это было испытание. Господь послал ей искушение, но она устояла. Завтра она скажет Гаррену о том, какой сделала выбор, и ему придется смириться. А Ларина… Ларина обязательно простит ее, ведь она оступилась всего единожды. Ну, хорошо, дважды.

Потирая затекшую шею, Доминика бросила взгляд на лежавшую в стороне рукопись, над которой трудился переписчик. Оценивая качество его работы, она прочла первые строки.

И моргнула, не поверив своим усталым глазам — настолько шокирующим был этот, пусть и записанный на латыни, текст.

Да лобзает он меня лобзанием уст своих. Ибо ласки твои лучше вина.

Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня.

Доминика ахнула. Не иначе Господь, заметив ее с небес, облек ее мысли в слова. Пламя вновь опалило ее груди и закружило между ног при воспоминании о ласках Гаррена.

Она прочла на обороте название. Песнь песней Соломона . Одна из книг Ветхого Завета.

Эту книгу монахини никогда не читали.

Трясущимися руками она закрыла чернильницу. Боже, не введи меня во искушение . Ее место здесь, в тихой обители монастыря. Через несколько дней они доберутся до усыпальницы, и Ларина подаст ей знамение.

Поджимая пальцы на холодных камнях пола, она вышла из скриптория. Сердце бешено колотилось в груди, разгоняя по телу волны тепла.

Какое наказание мне принять?

Она задержалась в дверях, вспоминая скрипторий родного монастыря и ту великую радость, которую испытывала, познавая буквы и обучаясь складывать их в слова. Что может превзойти наказание быть навек отлученной от любимого дела? Что может быть страшнее, чем утратить жизнь, о которой она всегда мечтала?

Ее пробрала дрожь.

Полностью утратить к ней интерес.

Разыскивая наутро Гаррена, Доминика обошла весь монастырь. Заглянула она и в часовню, где решимость ее дрогнула в такт дрожащему огоньку свечи у статуи Богоматери.

Он нашелся в конюшне, где тепло пахло сытыми животными. При виде его загрубевших ладоней, гладивших гнедую лошадиную гриву, новая волна слабости поднялась к ее животу и опустилась к коленям.

Больше никаких сомнений — сурово напомнила она себе.

Расправляя на спине своего коня попону, он то и дело широко зевал. Доминика злорадно усмехнулась. Выходит, он тоже не выспался. Она зевнула следом за ним, и в этот момент Гаррен ее заметил.

— Хорошо спали? — с невеселой улыбкой спросил он.

Насупившись, она подавила зевок и уклончиво ответила:

— Не хуже вашего. — Когда она вернулась в спальню, то сиплые хрипы сестры вкупе с мыслями о нем продержали ее без сна до рассвета.

— Значит вы не спали совсем. — Он наклонился и подобрал с пола седло. — Как самочувствие сестры Марии?