Лоретта Чейз - Обольстительница в бархате

И чуть не сделал это. Искушение было очень сильным. Но в последний момент гордость взяла в нем верх, и он приказал себе не глупить.

Лисберн допустил небольшую ошибку в умозаключениях, но это не только его вина.

Он не рассчитывал, что они со Суонтоном задержатся в Лондоне больше чем на неделю или две. Но нет, они остались здесь. А потом он встретил Леони Нуаро и решил, что непродолжительная интрижка с изысканной, интересной молодой женщиной хоть немного разнообразит его скучную лондонскую жизнь.

Насчет «изысканной» и «интересной» Лисберн не ошибался.

Но, разумеется, не так уж сильно он и скучал.

Однако она создала ему массу трудностей. Почему — было не вполне понятно. Хотя маркиз подозревал, что это напрямую связано с ее гениальной способностью привлекать к себе внимание.

Только посмотрите на нее!

Лисберн находился за кулисами, сбоку от театральной сцены. Сейчас перед ним стояла Леони, одетая в платье, которое он сначала определил для себя как целомудренно белое. Но платье оказалось не совсем целомудренным. Во-первых, оно не было абсолютно белым, потому что в отделке помимо разных украшений присутствовала розовая и зеленая вышивка, что-то там изображавшая. Во-вторых, девственницу в нем было трудно представить, учитывая низкий вырез.

На плечи было накинуто что-то вроде шали. То, что дамы называют мантильей. Это, конечно, тоже своего рода приглашение мужчине обратить более пристальное внимание на бархатистость кожи. Кружева украшали линию выреза на груди и запястья, а также оборки на юбках. Бледно-желтые ленты и банты трепетали при каждом движении этого творения портновского искусства. Банты танцевали на оборках юбок и на рукавах, которые ничуть не напоминали огромные надутые подушки, а были похожи на фонарики изысканной формы.

От роскошной топазовой броши, приколотой в середине низкого, с кружевами выреза, нельзя было оторвать глаз. Топазовое ожерелье охватывало гладкую шею. В ушах сразу под темно-рыжими локонами сверкали серьги с топазами. А выше орнамент из цветов украшал тщательно уложенную прическу.

Лисберн оглядел ее с головы до ног целых три раза. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не схватить ее в охапку и не унести отсюда в какое-нибудь очень укромное место, где бы он по своему желанию напрочь разрушил этот идеальный порядок.

— Вы превзошли саму себя, — наконец выдавил он.

— С замиранием сердца все дамы ждут появления лорда Суонтона, — сказала Леони. — Чтобы добиться их внимания, пришлось потрудиться.

— Вы выглядите восхитительно, — сказал он. — Как изысканный французский десерт.

Зрительный зал был ярко освещен, но там, где они стояли, неверный свет чередовался с тенью, и поэтому Саймон не мог с уверенностью определить, покраснела ли она в ответ на его слова. Леони вообще редко смущалась.

Она обмахнулась веером.

— Красиво сказано, милорд. Если только остальные джентльмены испытают те же чувства и это заставит их опустошить свои кошельки, тогда я буду считать, что мой образ получился триумфальным.

— Вы продали все билеты до последнего, — напомнил Лисберн. — Все места заняты, до начала осталось несколько минут.

— Нам повезло с погодой, — заметила Леони. — И с вашими организационными способностями… Или вашего секретаря, если вы отказываетесь от этой заслуги. Вы оповестили всех, что мы начнем точно в назначенное время. Вам ведь было отлично известно, что юные леди не захотят пропустить ни единого слова, даже если им сначала придется выслушать меня, а уже потом они увидят своего любимого поэта.

— Я смотрю, вы ничуть не волнуетесь из-за того, что выйдете к ним первой, — слегка удивился маркиз. — И даже если волнуетесь, то очень умело это скрываете.

— Мне привычно иметь дело с женщинами, — сказала она. — А уж когда вопрос касаетя денег, я четко понимаю, что к чему. Но самое главное, я всем сердцем верю в Общество модисток.

К ним подошел лорд Суонтон. В отличие от мисс Нуаро он страдал от своего постоянного страха сцены. А может, это была просто каждодневная поэтическая нервозность.

— Суонтон ненавидит выходить на сцену, — объяснил ей Лисберн. — Как только он начнет, все придет в норму, но до того готов лезть на стену от волнения.

— Никогда не думал, что придется выступать на людях, — признался поэт. — Я допускал, что мне повезет, и люди будут читать мои стихи друг другу, если не про себя в тишине. Иногда я чувствую себя персонажем уличного кукольного представления.

— Поэзия достойна того, чтобы ее услышали, — сказала Леони. — Меня так учили.

— Мне кажется, сегодня услышат не все из приготовленного мной, — вдруг сказал Суонтон. — Одна поэма куда-то запропастилась.

— Ты наверняка по рассеянности кинул ее в камин, — предположил Лисберн, стараясь не встречаться взглядом с Леони. Он последовал ее совету, стащил одну поэму и спрятал ее под ворохом приглашений.

— Сейчас ведь июль, — удивился Суонтон. — Я понимаю, это — Лондон, но мы ни разу не растапливали камин, как приехали сюда.

— Вы потом обнаружите ее у себя в кармане, — успокоила его Леони. — Я всегда нахожу в карманах фартука Софи клиентские счета, заказы на ленты, на вышивку и тому подобное, а иной раз и в ее нижнем белье.

Суонтон уставился на мисс Нуаро. Несмотря на неверное освещение, было видно, как романтическая бледность на его лице сменилась густой краской.

— Отлично придумано, мадам, — захлопал в ладоши Лисберн. — Нижнее белье вашей сестры выведет моего кузена из нервного состояния.

Суонтон испытал явное облегчение, потом засмеялся.

В зрительном зале разговоры стали стихать.

Саймон вынул из кармашка часы и посмотрел на них.

— Все, время.

— Не будем заставлять их ждать, — сказала Леони.

Он вышел на сцену, чтобы коротко представить ее публике. У него не было никаких сомнений, что она чувствует себя спокойно и расслабленно. Но, уже приготовившись перейти с освещенной части сцены в тень кулис, он заметил, как перед выходом в мисс Нуаро произошла молниеносная перемена — она вскинула голову и расправила плечи.

Когда Леони заняла место в центре сцены, дамы и джентльмены в зале затихли. Такую реакцию вызвало одно ее появление, воздействие ее личности, ведь мисс Нуаро не сказала ни слова, не сделала ни одного жеста. Затем Леони почтительно присела, грациозность ее движений могла сравниться с плавностью жестов балерины. Реверанс был низким, ленты, банты и кружева на платье затрепетали, огни сцены заиграли на них. Это был всего-навсего реверанс, жест вежливости, обращенный к публике, однако Лисберн услышал, как у людей перехватило дыхание. И почему бы нет? Это был самый красивый реверанс в мире.

Поднявшись, Леони ослепительно улыбнулась, и Саймон готов был поклясться, что ее голубые глаза засияли сильнее тысячи ламп.