Лоретта Чейз - Обольстительница в бархате

— Если бы это не помогло, я был готов дать тебе дозу лауданума. Проблема в том, что нужно было проявить чрезвычайную осторожность с дозировкой. Очень не хотелось разыгрывать трагедию в жизни. Коллизия «Ромео и Джульетты» хороша для сцены, а в реальной жизни можно только удивляться их глупости.

Она открыла глаза, казавшиеся темно-голубыми при этом освещении.

— Думаю, что они были просто очень юными, — сказала Леони. — В определенном возрасте все воспринимается как трагедия.

— В этом причина популярности моего кузена, — подхватил он. — И это так типично для Суонтона — найти свою истинную любовь и завоевать ее сердце за несколько дней, а мне пришлось ради этого трудиться, не разгибая спины, как рабу, в течение нескольких недель и не суметь добиться от девушки согласия.

Леони покачала головой.

— Я очень жалею об этом! Мне стыдно за разыгранную трагедию. Тут они все выписаны, я имею в виду все «против». И если ты готов ни перед чем не останавливаться, можешь взять на себя труд и вычеркнуть что-нибудь сам.

Выпрямившись, она расправила плечи и освободилась от его объятий. Вернулась к столу и взяла те три листа бумаги. Быстро дописала на них что-то своим на удивление аккуратным и решительным женским почерком. Потом передала листы ему и, подойдя к окну, уставилась в темноту.

Лисберн быстро прочел написанное.

— Это весьма… чрезмерно, — сказал он.

— Я предупреждала, что это сложное дело.

— Да, — согласился Саймон. — Мне сразу захотелось прилечь. И чтобы на лоб мне положили остужающий компресс из лавандовой воды.

Леони обернулась от окна.

— Я могу это сделать.

Куда еще мог улечься Лисберн, кроме как в свою постель? И если Леони не удалось наложить компресс на его разгоряченный лоб, то только потому, что он, притянув ее к себе, заключил в объятия, принялся целовать, и она уронила мокрую салфетку на пол. Три листа, которые он зажимал в руке, те самые, над которыми ей пришлось потрудиться, взлетели в воздух, а потом опустились на пол. В следующий момент они уже занимались любовью, жадно, нетерпеливо, даже не удосужившись раздеться. Это был новый опыт — шелк и кружева волнами вздымались вокруг них, жемчужное ожерелье щелкало его по лбу, пока он не выругался и не прекратил сражаться с панталончиками, чтобы стянуть их с нее.

Это было самое потрясающее совокупление в его жизни. Из-за ее замысловато уложенной прически он чуть не лишился глаз, но это его не остановило. Расстегнуть собственные панталоны было совсем нетрудно, как и задрать ей юбки, а потом разобраться и с нижними юбками. Все получилось самым лучшим образом — ночь, близость, ее лицо, когда они двигались в одном ритме, звуки ее голоса, когда она тихо стонала, вздыхала, что-то бормотала по-французски. А потом она широко открыла голубые глаза, и он увидел в них наслаждение и любовь. Услышал ее тихий и такой порочный смех.

— Я люблю тебя, — сказал Лисберн. — Я люблю тебя.

Он повторял и повторял это раз за разом, как заколдованный, смотрел ей в лицо, отмечая все изменения, потому что в постели она ничего не скрывала. И заметил, что еще немного, и она достигнет пика. Тогда Лисберн перестал контролировать себя и, отдавшись волне наслаждения, услышал ее тихий крик упоения в тот самый момент, когда выплеснулся в нее семенем.

Суббота, 1 августа

Первый раунд занятий любовью не стал последним. В конце концов они остались без одежды и усталые заснули в объятиях друг друга.

По этой причине Леони, когда проснулась, не очень удивилась, увидев, что в окно светит солнце. Хотя удивилась тому, как высоко оно в небе. Ранее утро было аристократической идеей, не ее. Вне зависимости от того, в каком часу легла накануне, по рабочим дням она вставала в одно и то же время — в полвосьмого, чтобы успеть принять ванну, одеться и позавтракать до того, как придут швеи.

В какой-то момент ей показалось, что Лисберн все-таки дал ей лаудануму.

Но нет! Это испытанное ею внутреннее облегчение позволило заснуть так глубоко. Облегчение от того, что она восстановила мир с ним и с самой собой. Облегчение и радость от того, что можно было забыть обо всем на свете, не беспокоиться о том, что ему нужно уйти до рассвета, чтобы никто из друзей и знакомых не увидел его выходящим из «Модного дома Нуаро». Маленькое чудо — она спокойно заснула в первый раз за неделю по крайней мере, хотя так и не решила ни одну из своих проблем.

В этот раз Леони спала в его объятиях. Когда ночью поворачивалась, то он был рядом. И то, что он тут, при ней, успокаивало ее сердце.

Но сейчас он отсутствовал.

Однако ей было слишком хорошо, чтобы начать беспокоиться. Леони лениво потянулась, села на кровати, прикрыв наготу простыней, если вдруг незнакомый слуга без стука заглянет в дверь.

Вообще-то сейчас она могла бы воспользоваться услугами горничной. Обычно Леони одевалась самостоятельно, но это касалось повседневной одежды. Без дополнительной помощи ее вечернее платье невозможно надеть.

Услышав шаги снаружи, она осторожно спустилась с кровати. Нашла свою нижнюю рубашку в куче одежды, брошенной на кресло, и натянула ее. Взяла в руки корсет и вздохнула. Это был ее самый любимый корсет, который она сшила таким образом, чтобы зашнуровывать на себе самой. Лисберн порвал на нем шнуровку, и теперь корсетом пользоваться было нельзя.

Она сунула его назад в кучу. Где-то тут у Лисберна должна находиться гардеробная, а там наверняка найдется халат.

Леони направилась к двери, за которой, как ей показалось, располагалась та самая комната, но тут у нее за спиной раздался голос:

— Я вижу, что вернулся вовремя, — сказал Лисберн. — Еще минута, ты зашла бы туда, до чего-нибудь дотронулась, и тогда Полкэр умер бы. Ты спустишься к завтраку?

— В чем? — поинтересовалась она. — В нижней рубашке?

— Вот в этом.

Леони мечтательно разглядывала его прекрасное лицо и поэтому не сразу обратила внимание на то, что было перекинуто у него через руку.

Лисберн подошел ближе.

— Мне тут попалось на глаза одно из материнских утренних платьев. Оно уже лет десять как вышло из моды, но в него легче влезть, как мне показалось, чем в твой роскошный вечерний наряд.

Леони забрала у него платье и развернула его. Оно было темно-зеленого цвета, сшито из твиловой тафты.

— Какое узкое! — удивилась она.

— Женщины привыкли подчеркивать свои формы, — заметил Лисберн. — Надеюсь, ты тоже не против этого. Оно самое лучшее из тех, что я смог найти за такое короткое время. Жилище холостяка, ты же понимаешь. У меня здесь нет служанок, я обхожусь без их помощи. Ну, разве что только на кухне, но те вряд ли понимают хоть что-нибудь в модных нарядах.