Эми Хармон - Потерянные сердца

Рядом с ней я держусь осторожно. Не подхожу слишком близко. Не касаюсь ее щек и маленьких загорелых рук. Они так потемнели от солнца, что кажутся чужими. Я не пытаюсь ее поцеловать. Прошлый поцелуй не помог ее отпугнуть. Наоми не испугалась, а вот я сам – еще как. Так что я остаюсь на безопасном расстоянии – даже в темноте, когда она гуляет с Ульфом или садится на траву отдохнуть.

Днем мы держимся поодаль друг от друга, но в караване нельзя скрыться от чужих глаз, и я постоянно ловлю на себе любопытные взгляды. Уэбб всегда крутится под ногами, а с ним и Уилл, хотя я не возражаю. Все братья Мэй хорошие ребята. Правду говорил мой отец: все зависит от матери, а какой к ней прилагается осел – не так уж важно. Уинифред Мэй чертовски славная женщина. Уильям это понимает, надо отдать ему должное. Жена – это его главное преимущество. Сам Уильям мне не особенно нравится, хотя к мужчинам я вообще редко отношусь хорошо. Они смотрят на меня с подозрением, я отвечаю им тем же, вот и все.

И все же я посматриваю на Наоми, она на меня, а целый караван измученных людей с осунувшимися лицами смотрит на нас обоих помутневшими глазами. Я ничего не могу с собой поделать. Она очень исхудала, как и все женщины в караване. Мужчины тоже совсем усохли. Мы не задумываемся о вкусе еды, просто заталкиваем ее в рот, не глядя на содержимое. Но в то время как остальные ссутулились и съежились, Наоми остается стройной и прямой, ее плечи всегда расправлены, а глаза смотрят прямо и уверенно.

Глядя на нее, я чувствую себя немного сумасшедшим. Она слишком важна для меня, и я начинаю верить, что смогу ее заполучить, смогу добраться до Калифорнии, не потеряв ни мулов, ни денег, ни Наоми. Я начинаю надеяться и не уверен, что мне нравится это чувство. Это все равно что вылететь из седла, объезжая лошадь или молодого мула, и удариться о землю с такой силой, что в груди не остается воздуха. В первое мгновение думаешь, что тебе конец, но потом воздух возвращается в легкие, и тебя переполняет такое облегчение, что ты просто лежишь и дышишь. И не можешь надышаться. Вот на что похожа надежда: на самый сладкий воздух, который вдыхаешь после самого худшего падения в жизни. Это больно.

Адам Хайнз несколько раз приходит к ее костру вместе со своей тещей, миссис Колдуэлл. Прошел уже месяц после смерти его жены, и он ищет новую. По-моему, он неплохой человек. Просто слабый. Или обычный. Не знаю. Дочь пастора дала ему понять, что не откажет, но она не такая красивая, как Наоми. Так что Адам решил заглянуть на огонек и выяснить, не возьмет ли Наоми его в мужья.

Я держусь в стороне, чтобы она сама приняла решение. Злость и мучительная надежда сидят у меня на плечах и борются между собой. Я вижу, как смотрят на Наоми мужчины. Даже женатые. Особенно женатые. На нее, черт возьми, смотрит даже Эбботт, а он мне рассказал, что между ног уже давно ничего не чувствует.

– Несколько лет назад меня лягнула лошадь. С тех пор я уже не тот, что прежде, – говорит он. – Но мне же проще.

Иногда я жалею, что меня не постигла такая же судьба. Не хочу быть еще одним навязчивым кобелем, хотя Наоми меня таким и не считает. Она ничем не поощряет Адама Хайнза, да и остальным мужчинам не уделяет ни внимания, ни времени. Но я не хочу вступать в соревнование. Я не желаю увиваться за ней на потеху целому каравану переселенцев, которым больше нечем заняться, кроме как смотреть на меня, пока я смотрю на нее. И все же я чувствую, что сблизился с ней больше, чем с кем бы то ни было. И я начинаю надеяться.

ЧАЩЕ ВСЕГО ПО ВЕЧЕРАМ Уайатта или еще кого-то из его ровесников – тех, кому не нужно управлять упряжкой, – отправляют вперед, чтобы найти место для ночевки. Сегодня ему снова выпадает жребий, а через полчаса он уже несется обратно верхом на Плуте, как в тот день, когда за ним гнался Собачий Клык и полсотни воинов пауни. Уайатт докладывает, что индейцы – мужчины, женщины и дети вместе с собаками и лошадьми – уже встали лагерем на самом лучшем пастбище перед подъемом к Форт-Джону, также известным как Форт-Ларами, куда мы доберемся завтра.

Переселенцы напуганы многочисленностью племени, и все хотят продолжить путь к форту, опасаясь останавливаться рядом с индейцами. Но месяц сегодня совсем тонкий, ночь будет темной, так что двигаться дальше после заката слишком трудно. До Форт-Джона еще полдня пути, к тому же Эбботт уверяет всех, что индейцы нас не потревожат.

– Это дакота, по-другому сиу, и они привыкли к караванам, проходящим через эти места. Они опасаются нас не меньше, чем мы их, – говорит он.

Похоже, индейцы сами остановились здесь ненадолго или, как и мы, только что прибыли, но они смотрят на нас без особого интереса, когда мы проползаем мимо. Сиу отдыхают от дневной жары в тени своих недостроенных типи. Шесты, которые обычно тащат за собой вьючные лошади, валяются повсюду среди шкур и припасов.

Я никогда не видел столько хороших лошадей. Мне на глаза попадается саврасый конь с песочного цвета шерстью и черной полосой на спине, которая тянется от макушки до кончика хвоста. Его передние ноги тоже черные, одетые словно в темные чулочки, и от этого кажется, будто он гарцует на каждом шагу. Окрасом и статью он напоминает мне Даму, хотя у нее не было такой черной полосы. Уэбб тоже показывает на него, крича мне с козел повозки, на которых он сидит рядом с матерью:

– Посмотри, какой красивый, Джон! Почти как Дама.

Вопреки заверениям Эбботта, дакота ни капли нас не боятся. Мы встаем на ночевку в полумиле от их временного лагеря. Нас разделяет невысокий гребень, однако через час несколько воинов с предводителями приходят к нашим фургонам с лошадьми и шкурами. Индейцы красивы, в меру упитанны и явно не бедствуют, однако все равно требуют угощения. Похоже, им просто нравится видеть встревоженную суету женщин и испуганные взгляды мужчин.

Огромный индеец с золотыми украшениями в длинных волосах и многослойными бусами из ракушек на шее начинает интересоваться Котелком. Я говорю, что не продам его, но воин не отстает, показывает своих пони одного за другим, проводит их мимо меня, показывая свое богатство. Я плохо понимаю его, хотя Эбботт и назначил меня переговорщиком. Пауни и сиу не ладят между собой, поэтому, услышав, что я говорю на пауни, они начинают смеяться. Отактай, мой учитель-полукровка, говорил на смеси сиу с английским, понятной только ему, так что не думаю, что мое знакомство с ним поможет лучше понять воинов дакота.

Один из них выходит вперед, называя себя военным вождем дакота и врагом всех пауни, однако он хорошо говорит на языке последних, как будто жил среди них в детстве. Может, этот воин, как и я, «двуногий», однако упрямо старается доказать, что это не так. Называет себя сыном вождя и обещает победить пауни в бою. Он покрыл лицо черной краской в честь того, что снял скальп «с такой же, как я, псины из племени пауни». Помахав передо мной снятым скальпом и увидев, что меня это не задело и не напугало, воин кидается на меня, чтобы сорвать у меня с головы шляпу. Я уклоняюсь, сам снимаю ее с себя и протягиваю ему. Куплю себе новую в форте. Уайатту тоже нужна шляпа. Пока он носит старую соломенную, от которой остались одни поля, из-за чего светлые волосы у него на макушке совсем побелели от солнца и кажется, что у него лысина. Раскрашенный черной краской воин касается его макушки кончиком копья.