Эми Хармон - Потерянные сердца

Я возвращаюсь в лагерь раньше остальных и подхожу к фургонам семейства Мэй, желая вручить подарки, пока Уильям не видит. Я уже решаю молча оставить все, что купил для Наоми, в ее повозке, но меня замечают Уэбб и Уилл. Они подбегают ко мне и с восторженными воплями принимают подарок. Оба засовывают за щеки по карамельке, прежде чем я успеваю задать вопрос об остальных.

– А где Наоми? – спрашиваю я Уэбба, который скачет вокруг меня с луком в руках, приплясывая босыми ногами в подобии воинственного танца и делая вид, будто целится в солнце.

Уилл, прищурившись, рассматривает стрелы, их острые наконечники и оперение, доставая их из колчана по одной, словно меч из ножен.

– Она пошла навестить индейских женщин. И мама тоже. Но мама уже давно вернулась. Она в повозке с Ульфом, – сообщает мне Уилл. – Отнести ей сумку?

Я замираю, ошарашенно уставившись на него.

– Каких таких индейских женщин?

Уилл показывает на дома французских трапперов, стоящие на берегах Платта. Даже издалека видны собаки, дети и женщины, столпившиеся возле домов. У всех трапперов индейские жены. В форте я слышал, как кто-то называл их французскими индейцами, хотя не думаю, что все эти женщины из одного племени.

– Мама говорит, она осталась рисовать. К ней выстроилась целая очередь, – добавляет Уилл. В его голосе не слышится ни капли тревоги.

Я оставляю свои покупки, в том числе подарки для Наоми, в повозке Эбботта и спешу подняться на холм, с трудом сдерживая волнение. Это не мое дело. Я ей не опекун, не муж и не отец. Но я боюсь за нее и мысленно ругаю Уинифред за то, что оставила дочь одну среди незнакомых людей.

Но она не одна. Уайатт сидит рядом с ней возле самого большого дома. Дети-полукровки бегают вокруг, уворачиваясь от собак, которые норовят цапнуть их за пятки. Индейская женщина отгоняет собак и велит детям поиграть в другом месте, после того как кто-то спотыкается о гору вещей рядом с Уайаттом. У меня на глазах скво, закутанная в коричневое покрывало, садится перед Наоми, скрестив ноги и придав лицу серьезное выражение. Наоми вручает ей зеркало, которое я видел в фургоне Уоррена, пока отлеживался после болезни. Женщина окидывает взглядом свое лицо, улыбается и кивает. Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, никогда не видела себя со стороны.

Наоми быстро заканчивает набросок – толпа вокруг растет – и отдает листок женщине в коричневом. Та сравнивает портрет со своим лицом в зеркале, снова кивает и улыбается. В обмен на рисунок, который Наоми частично раскрасила подаренными красками, женщина вручает Наоми одеяло, которое Уайатт кладет в растущую кучу. Наоми склоняет голову и повторяет индейский жест, означающий «хорошо», который она подсмотрела у меня во время переговоров с воинами дакота. Из очереди выходит следующий человек, и история повторяется.

Уайатт замечает меня и весело машет рукой, как будто все это какое-то большое приключение. Я говорю себе, что с ней все в порядке, можно уходить. Даже нужно. Но я не ухожу. Я продолжаю наблюдать, стоя в стороне. Чаще всего Наоми рисует на своей бумаге, хотя некоторые приносят ей лоскуты кожи или щиты вроде тех, что были у воинов дакота. Интересно, дошел ли до них слух о происходящем? До форта точно дошел. В толпе есть женщины из других караванов. Они глазеют и переговариваются между собой. Французский торговец пушниной – судя по всему, владелец дома, перед которым обосновалась Наоми, – тоже успевает попозировать для портрета. Вид у него самый торжественный. Он стоит с ружьем в руках, в енотовой шапке с огромным полосатым хвостом, который свисает между плеч торговца, украшенных бахромой.

Наоми тратит на каждого совсем немного времени, не больше десяти минут. Но все вокруг восхищаются и аплодируют всякий раз, когда она заканчивает рисунок, а счастливые клиенты удаляются, бережно держа в руках свою добычу. Одна индейская женщина в платье с мокрым подолом – должно быть, она только что перешла реку вброд – приводит козу. Наоми на мгновение бледнеет, а женщина, чтобы показать, как хороша коза, сжимает ее вымя и набирает немного молока в жестяную кружку. Она упрямо протягивает ее Наоми. Та передает молоко Уайатту, который тут же все выпивает. Он улыбается, вытирая губы, и хозяйка козы хлопает в ладоши. Наоми говорит ему что-то еще, и оба начинают кивать. Судя по всему, они согласились взять козу. Женщина привязывает ее к колышку и садится перед Наоми позировать для портрета.

Я уверен, что вся добыча Наоми не поместится в повозки, которые и так забиты до отказа. К тому же большинство из этих вещей ей без надобности. Но она продолжает рисовать. Ее левая щека испачкана синей краской, правая – красной, а прямо на кончике носа виднеется черное пятнышко, как будто она слишком близко наклонилась к рисунку. Желтое платье – то самое, в котором я впервые увидел ее в Сент-Джо, – все забрызгано. Сомневаюсь, что ей удастся его отстирать, даже если будет очень сильный дождь. Ее волосы собраны в толстую косу, но несколько прядок налипли на краску у нее на щеках. Однако люди смотрят на нее так, будто она спустилась к ним с небес.

Проходит несколько часов. Я ненадолго отхожу, чтобы проверить свой табун, а когда возвращаюсь, вижу, что толпа еще больше разрослась. Насколько мне известно, Наоми ни разу не сделала перерыва и не предприняла попыток закончить работу, а гора ее трофеев продолжает увеличиваться. Жена торговца пушниной загоняет детей домой и возвращается через несколько минут с водой и чем-то вроде мясного пирога, на который Наоми и Уайатт набрасываются, точно голодные звери. Наоми отдает женщине одеяло, желая расплатиться за угощение, а та выносит еще пирог. Наоми показывает на меня. Уайатт встает, разминая затекшие ноги, и передает угощение мне.

– Наоми говорит, раз уж ты нас дожидаешься, тебе тоже нужно поесть.

Я забираю пирог. Несмотря на голод, меня одолевают сомнения. Уайатт трусцой возвращается к Наоми. Я не могу понять, в чем смысл происходящего, кроме совсем уж очевидного: Наоми рисует, люди счастливы, а она тем временем собирает трофеи. Солнце клонится к закату. Утром караван должен снова отправиться в путь, и я уже начинаю думать, что мне придется вмешаться и положить конец этому безумию ради самой же Наоми, как вдруг толпа расступается. Люди начинают показывать пальцами, и ротозеи из числа переселенцев тут же разбегаются, как испуганные кролики. Верхом на лошадях к нам приближаются Черная Краска и воин с украшениями в волосах. Три индейские женщины ведут мула, который тянет пустую волокушу. Черная Краска ведет в поводу саврасого жеребца и гнедую кобылу, чья рыжевато-каштановая шерсть похожа на волосы Наоми.

Черная Краска говорит что-то на сиу («Уходите»?), и толпа подчиняется. Когда люди разбредаются, я подхожу и встаю рядом с Наоми и Уайаттом. Последний, похоже, ничуть не удивлен появлением вождя. Наоми заканчивает портрет кавалериста, который пришел из форта ради того, чтобы его нарисовали на куске холста. Он забирает рисунок и спешит унести ноги вслед за остальными, расплатившись фунтом бекона.